Был уверен, что не сядет! Как уверены были в своей безопасности и другие герои этого очерка. Не сомневались, что кара их не постигнет. Кресла, которые они занимали, — так им наивно казалось — спасут их деяния от огласки: кто же позволит скомпрометировать представителей власти, кто разрешит, чтобы на них упала даже са мая малая тень?!
Но нет, произвол удельных князьков не способен нашу власть опорочить. Скомпрометировать ее может вовсе не то, что на какой-нибудь пост пробрался человек недостойный. А попытка смолчать, замазать, покрыть, сделать вид, что ничего не случилось, боязнь открыто сказать всю правду, как бы горька она ни была, отмежеваться от тех, кто попрал и унизил закон, наказать по заслугам каждого, кто посмел свой пост опозорить. Решительно каждого, невзирая на ранг, на кресло, на звание. И конечно, на то, кто по этому поводу что-нибудь скажет.
Пусть говорят что хотят! Мы сильны нашей правдой, непримиримостью к злу, непреложным принципом, который действует в нашем обществе: равенством всех перед законом. Такова воля народа — поколебать эту волю не дано никому.
Чем же закончилась постыдная эта история? К уголовной ответственности, наряду с Башмаковым, привлекли только двоих: главного бухгалтера райпо Агаркову и завскладом Волкову. Судить их в своем районе, по месту совершения преступления, не стали: зачем волновать население? «Поэт», чего доброго, развяжет язык и публично начнет дискредитировать руководство… Порешили отправить дело в соседний район. Там и вынесли приговор: Башмакову — три года условно, с обязательным направлением на работу.
Приговор вступил в силу 26 июля, а 14 августа Башмаков был уже дома. Приехал торжественно — на личной машине в сопровождении автоэскорта, украшенного лентами и шарами: дочь вышла замуж за сына Свержевского. Гульба без отца невесты была бы уже не гульба. Ради столь важного повода закон потеснился еще раз — Башмаков убедительно показал, что сила его вовсе не иллюзорна.
Сообщники породнились и стали еще сильнее: свояк — свояку…
Впрочем, вытащил Башмакова со стройки, где он должен был работать по приговору суда, не только Свержевский. Активную роль сыграл в этом деле еще один очень нужный товарищ — композитор А. Шуриков: местная знаменитость. Щедростью Башмакова был не обижен — ведь на деньги, «изъятые» из общественной кассы, тот не скупился. Другие нужные люди, откушав и захмелев, благодарили за дармовые харчи (да и то не всегда) и отбывали в родные пенаты. А вот Шуриков — тот расплачивался по-царски: «стихам» закадычного друга давал ход, превращая их в песни.
Про музыку ничего не скажу, не слышал. Знаю только, что стихи печатались в местной газете, а песни исполнялись по областному радио и — так утверждает Башмаков — имели успех. Если это соответствует истине, то в успехе, конечно, повинен и автор текста, и я поступил бы несправедливо, лишив читателя удовольствия еще раз познакомиться со «стихами».
Вот, к примеру, с такими:
Или с такими:
Послав привет «любимой Родине», Башмаков с легким сердцем шел ее обирать: высокопарная болтовня мирно уживалась в нем с повадками казнокрада. Совесть была чиста. Душа не ныла. Ведь он же заявил: капитализм все равно не вернется!
Вернуть капитализм действительно никому не удастся, но значит ли это, что, прокричав столь бесспорную истину, можно грабить социализм? Уж не думал ли он, что, выдав навалом «идейного» текста, можно залезть «любимой Родине» в карман и хозяйничать там по своему усмотрению? Что, «помахав крыльями» над столицей и предав анафеме «чужой пляж», он уже доказал свою преданность нашему обществу, его порядкам, его законам?
Нет, идейность неотторжима от нравственности, она проверяется не крикливой фразой, а делом, и только делом. Девальвация священных понятий в малограмотных виршах страшна сама по себе. Сопряженная с тяжким преступлением против этих же самых понятий — страшна вдвойне.
Публикация очерка в газете сопровождалась редакционным послесловием. В нем говорилось:
«Накануне публикации очерка редакция решила проверить, какая судьба постигла его «героев».
Башмаков работает прорабом на строительстве асбестового комбината.