Белые птицы детства

И только тут Серёжа замечает большой раскрытый чемодан, в который беспорядочно набросаны разные вещи, в том числе его вельветовая курточка и две чистые голубые майки. И Серёжа понимает, что вопрос с отъездом был решён раньше, без него, и решён так, как говорит отец. И ещё он понимает, что взрослые правы, что так всё и должно быть, раз мать не отпускают врачи, но кто-то внутри Серёжи упрямо не хочет соглашаться со всем этим, не хочет уезжать без матери, ему почему-то больно и страшно. И Серёжа, ничего более не говоря отцу, резко выбегает из комнаты, поворачивает за угол дома и садится на своё любимое место под яблоней. Обняв колени и положив на них голову, он легонько покачивается и сосредоточенно смотрит прямо перед собой: на длинный огород с выжелтившейся картофельной ботвой, толстые стебли кукурузы с крупными початками, кусты малины, посаженные вдоль межи, и ничего этого не видит. Кажется, и мыслей у него никаких нет, а только одна упрямая и твёрдая внутренняя убеждённость: не уезжать! Без мамы не уезжать! Как все вместе приехали, так всем вместе и возвращаться. Ведь закончил же он третий класс здесь, в Курортном, и даже на одни пятёрки, вот и первого сентября может пойти в здешнюю школу... И он специально будет учиться хорошо, на одни пятёрки...

— Ты здеся?

Серёжа устал поправлять Валю и уже почти не обращал внимания на то, как она вместо «здесь» говорит «здеся», вместо «побежали» — «побегли», но сейчас не утерпел и хмуро сказал:

— Не здеся, а здесь.

Валя пристально и очень долго смотрит на Серёжу, потом вздыхает и, словно прощаясь с чем-то дорогим для себя, уныло и покорно повторяет:

— Здесь.

Серёжа удивлённо вскинул голову и сразу же понял, что Валя уже знает о их скором отъезде.

— А можно мы с Наташей тебя проводим? — спросила Валя, присаживаясь на корточки перед Серёжей.

— Куда?

— Ну... — замялась Валя, — до автобуса.

— Можно... А ты хочешь, чтобы я уехал?

— Не знаю, — подняла и опустила острые плечи Валя. — Наташка не хочет. Она говорит, что с тобой хорошо дружить.

Серёжа мгновенно покраснел, отвернулся и как можно равнодушнее спросил:

— А это ещё почему?.. Придумает твоя Наташка...

— Ничего не придумает, — быстро возразила Валя, серьёзно глядя на Серёжу своими странно белесоватыми глазами. — Ты не дерёшься и другим мальчишкам драться не велишь. И ты ещё...

— Что — ещё?

— Серё-ёжа! — громко позвал отец. — Нам пора на автобус.

— Вы к тёте Лиде, да?

— Да. — Серёжа неохотно поднялся и отряхнул штаны. — Так что ещё-то?

Валя подумала, пощипала тонкими пальцами состарившуюся под яблоней траву и, зажав её в кулаке, тихо и раздельно выговорила:

— Не ска-жу...

— Ну и не надо, — махнул рукой Серёжа, — не больно и хотелось.

— Тогда и не спрашивай.

— А я и не спрашиваю... Ладно, некогда мне тут с тобой.— И Серёжа побежал в дом.

2

За окном автобуса мелькают знакомые горы, лес, синий купол церкви на окраине Красного Партизана, потом опять горы, дикие яблони и груши по обочинам дороги, а вот и высокие деревянные ворота, перед которыми автобус притормаживает и медленно въезжает в сад. Теперь Серёжа и вовсе не отрывается от запылённого стекла — он хочет увидеть сторожа дядьку Василя, который вместе с дядей Федей был в партизанах, а потом выгонял фашистов из Крыма. Странное и сложное понятие составлено Серёжей о фашистах. Это вроде бы и люди, с руками, ногами и головой, но одновременно они мало похожи на людей, потому что у них множество чёрных щупалец и присосок на руках, ногах и даже на голове. Этими щупальцами фашисты хватают и держат людей, в то время как присоски вытягивают из них кровь. Это как велосипедный насос, когда набираешь им воду. И ещё: почему-то его воображению часто предстаёт фашист преогромного роста в высоких сапогах, с засученными рукавами и с круглым красным ободком крови вокруг рта. Почему Серёжа видит фашистов именно такими трудно сказать. Может быть, потому, что ещё дома бабушка называла их кровопийцами...

Серёжа смотрит в окно, изредка узнавая некоторые деревья, под которыми собирал яблоки, и силясь разглядеть дядьку Василя. Но вот и вторые ворота, уже на выезде из сада, а дядьки Василя так и нет, лишь глубоко за деревьями мелькнули тёмные бока его хибары.

Отец, глубоко задумавшись, сидит рядом и смотрит в затылок шофёру. А Серёжа, когда уже проехали сад, смотрит на отца и, непонятно почему, жалеет его. Может быть, потому, что отец объездил весь Крым, но так и не нашёл работу, а без работы он был совсем не такой, как дома, когда всё время его где-то ждали и надо было спешить, чтобы у кого-нибудь не умерла корова, овца или лошадь. А вот здесь отец никуда не спешит и никто его не ждёт, и нет у него чёрной сумки с красным крестом, из которой пахнет борным вазелином и спиртом.