Белые птицы детства

— Ты носом-то не крути, Серёжка, не крути, — вдруг совсем другим голосом говорит она. — Я ведь вижу, не слепая, как тебе торговать охота. А что делать, сынок? Пока мать-то у тебя жива была, ничего, она зарплату получала худо-бедно, а деньги в дом приносила. А где же такие деньги бабушка с дедом возьмут? Нет у них таких денег, а вас с Верой одеть-обуть надо и в школу отправить, чтобы не хуже других были... Отец-то ваш, слышно, новой семьёй скоро обзаведётся, до вас ли ему будет, если у него свои дети пойдут... Недаром говорят, что без отца остался вполовину сирота, а вот как без матери, то круглый уже, полный сирота. — Тётка Клаша всхлипнула, не заметив, как тяжело задышал нахмуренный Серёжа, быстро промокнула глаза маленьким платочком и добавила: — Так что рассуди, Серёжа, ты уже большой, помощник в доме. А лук, он не ворованный, его посадить надо было да три раза прополоть, собрать потом да пёрышки обрезать, да в сухом помещении сохранить...

— Что за собрание тут у вас? — подошла бабка Аксинья.

— Да учу вот его, как луком торговать.

— А солнце уже вон где, — показывает бабка Аксинья, — а мы дела не делаем и от дела не бегаем.

— Ничего, — успокаивает тётка Клаша, — мы своё успеем взять.

4

Вечер уже, солнце на заходе, когда они выезжают с базара, уложив в бричку порожние мешки и накупив городских подарков. Серёжа, по совету тётки Клаши, тоже купил два килограмма «Любительской» колбасы и два — ливерной, килограмм конфет в бумажных обёртках и столько же ирисок, потом ещё пряники и пять метров мануфактуры, которую выбрала тётка Клаша. Всё это лежит сейчас в мешке и сладко тревожит Серёжу. За день он соскучился по дому, и у него такое впечатление, словно выехали они из Озёрных Ключей более месяца назад. От постоянного напряжения у Серёжи побаливают руки-ноги, но боль эта приятна, как бы равняющая Серёжу со взрослыми, и он не без гордости ощущает её, эту приятную боль.

Всё так же поскрипывает втулка на заднем колесе, размеренно обмахивается хвостом Адмирал, медленно проплывают мимо повозки последние дома Малышевки, и вот уже въезжают они в тайгу по узкой, извилистой дороге.

— Ну, Серёжка, сколько ты сегодня мороженого съел? — вдруг спрашивает бабка Аксинья.

— Три порции.

— А ну как застудишься?

— Не-ет, я в Москве больше ел,— отвечает Серёжа.

— С детьми горе, — вздыхает бабка Аксинья, — а без них — вдвое.

— Надо бы нам перекусить, — улыбается тётка Клаша, — чай, заработали себе на обед.

И Серёжа только теперь чувствует, как он проголодался за день.

Потом старухи заводят бесконечный разговор о базаре, ценах. Серёжа вначале слушает, но бричка так монотонно раскачивается, мимо так однообразно проплывают деревья, а голоса старух так усыпляющи, что он укладывается на мешках и мгновенно засыпает. И в этот раз ему ничего не снится.

Однако спит он недолго и, когда просыпается, с удивлением обнаруживает, что бричка стоит. Серёжа поднимает голову и видит, что Адмирал справляет нужду.

— Проснулся? — ласково спрашивает тётка Клаша. — Ничего, поспи, умаялся за день-то.

— Дак он лучше нашего торговал-то. Ему отбоя от покупателей не было.

— А чего, хорошо торговал, — хвалит тётка Клаша и понукает застоявшегося Адмирала.

И снова скрипит колесо, а Серёжа лежит на спине и смотрит, как в небе зажигаются звёзды. Совсем недавно он видел, как они угасают, растворяясь в белом сиянии дня, теперь он наблюдает за тем, как медленно и упрямо проявляются они на тёмном небосводе. И не верится Серёже, что между утренними и вечерними звёздами всего лишь один день.

БЕЛЫМ-БЕЛО, КАК В СКАЗКЕ

1

Легко одолев небольшой подъём, чисто застланный посверкивающим снегом, Серёжа остановился в ожидании Настьки Лукиной, отставшей от него ещё у входа в тайгу. Справляясь с дыханием, нетерпеливо притопывая лыжами податливый снег, Серёжа ударил палкой по широкой еловой лапе, и белый водопад обвалился к подножию ёлки. Тихо в лесу, так и кажется, что всё здесь окоченело и затихло навсегда: птицы и звери, деревья и травы. Но тишина эта обманчива, и Серёжа не очень-то доверяет ей. Вот от кедра к ели протянулась строчка чьих-то аккуратных тройчатых следов. Серёжа присматривается внимательнее и узнаёт беличий почерк. А там, под белокорой пихтой, зеленеют мелкие кусочки свежей хвои. Это работа зверька-«парашютиста»: ночью полакомилась ароматной хвоей летяга. Очень близко, налево от лыжни, барабанной дробью прошёлся по сухостоине дятел. Нет, жила тайга, дышала, работала, несмотря на глубокие снега и трескучие морозы.

Наконец-то между деревьев показывается красная вязаная шапочка, потом зелёный свитер, загнутые концы лыж. Настька, сильно упираясь лыжными палками, преодолевает последние метры подъёма.

— Чего ты так долго? — спрашивает Серёжа и в упор смотрит на Настьку.

— Ага... долго... а ты, как... сохатый, — едва выдавливает из себя Настька в промежутках тяжёлого дыхания.— Я же не могу так... быстро... как ты...

— Тогда и нечего было увязываться за мной.

— Я и не увязываюсь, — постепенно приходит в себя Настька, — я просто в лес хотела сходить...