Белые Россы

И по всему озеру над лунками сидят рыбаки. Их много-много, чуть ли не на каждом метре. Как положено: шубы, шапки, снасти. Только рыбаки-то дети горькие… Ну, по четыре, пять, от силы по шесть лет… Сидят, глупые,

и смотрят в круглые луночки…

И это бы еще ничего.

От леса, в который вонзалось замерзшее озеро, шла шеренга косарей.

И по льду что-то косят.

— Взжик! Взжик! Взжик! — поют косы.

А шеренга состояла из Васьки, Сашки, Андрея, батьки Федоса, Тимофея, Струка, Артема, еще кого-то из мужиков.

— Взжик! Взжик! — взмахивают все косами.

Гнездо аиста на льду озера, а в нем озябший аист переминается с ноги на ногу.

Сруб колодца тоже на льду.

Детдомовец тащит салазки по льду.

А в салазках сидит директор детского дома и играет на балалайке.

— Взжик! Взжик! Взжик! — поют косы.

Галюня в легком платьице сидит возле колодца над лункой и удит рыбу.

Подняла голову:

— Папа… Папочка-а-а…

Артем и Галюня сидели возле.

— Папа… — шепнула Галюня. — Папочка-а…

— Галка, не дергай его… Тебе же сказано, он все слышит и воспринимает… Выйди лучше свежего воздуха глотни. А то вон выглядишь, как ночная бабочка после сверхурочной работы.

— Нахал!

— Иди, иди…

Галюня вышла.

Артем долго смотрел на Ваську.

— Дядь Вася, — наконец тихо позвал он, — послушай меня, пожалуйста… Ты лучший из нашего рода… Самый лучший… Ну, деда Федоса давай не обсуждать. Он на особом счету… А после него — ты… И если в моем присутствии про тебя кто-нибудь скажет хоть одно плохое слово — я ему хребет сломаю. Это не по-христиански, конечно, будет, зато по справедливости…

Я тебя люблю. Я тебя очень люблю. Помоги мне, пожалуйста. Дед Федос всегда говорил: живите набело, по-человечески… Давай, дядя Вася, набело…

Галюня в наброшенной на плечи шубке гуляла по скверику.

— Твоя дочь не моя сестра… И я ее люблю! И она… нет, она от меня шарахается, как от прокаженного, но не родит она от другого мужика ребенка! И я это знаю, и она это чувствует… Дед Федос все это знал, но молчать всех заставил… Ему под Новый год сто лет исполняется. Соберемся, помянем и за твое здоровье выпьем. Так что ты пока… не помирай. Лады? Дашь дозвол — камень с души у всех снимешь. Не дашь — так тому и быть… Не помирай, ладно?

Галюня гуляла по скверику.

Ирина спросила у профессора:

— Господин Шварц, возможно ли, чтобы те деньги, которые заплачены за операцию, были возвращены родственникам?

— Это исключено.

— Вы, наверное, неправильно меня поняли. Операция будет оплачена.

Я готова это сделать хоть сейчас.

— Так в чем вопрос? Передайте деньги родственникам.

— Лучше, если бы они пришли из клиники. Я готова перечислить даже намного больше.

— Ничего не понимаю. О! Это есть загадочный славянский характер и народ.

— Это даже не славянский… В нашей местности есть совсем особый народ.

— Как называть?

— Белые россы.

— Почему белые?

— Ученые до сих пор к единому мнению не пришли…

— Может быть, что все есть стерильно-стерильно… — улыбнулся профессор. — И отсутствует всякий микроб.

— Наверное…

Ирина, Артем и Галюня стояли возле машины.

— Сегодня какое число? — спросила Ирина.

— Семнадцатое, — сказал Артем.

— Ну, вот что, ребята, — сказала Ирина. — Я остаюсь, а вы летите домой. Билеты уже заказаны и оплачены.

— Ирина Владимировна… — со смущенной укоризной промолвил Артем.

— Это в счет вашего вознаграждения, Артем Александрович…

— Спасибо, — сказала Галюня.

— Будем надеяться, что все будет хорошо, но шансов практически нет… Я поэтому и остаюсь… Чтобы вам потом мороки было меньше. Сейчас

в отель, потом в аэропорт… К вечеру будете дома. Готовьтесь к худшему. За деньги можно все купить… кроме любви, здоровья… и детей.

— Спасибо, — сказала Галюня.

Но сесть в машину не успели.

На крыльце клиники появился профессор, держа над головой мобильник:

— Одну минуту!

— Что, к телефону кого-то? — изумился Артем.

Профессор подошел. Мобильник он держал перед собой, как флаг. Сказал:

— Он на короткий момент пришел в себя. Несколько слов сказал. Я успеть записать.

Профессор включил запись…

— Тема, — послышался из динамика трудноузнаваемый, но все-таки Васькин голос, — если ты… ее… обидишь… или… бросишь — убью! Галюня… слушайся а-а… его… — запись оборвалась.

Галюня сорвалась с места и бросилась назад в клинику.

— Позвольте, профессор, — Артем изъял у немца его мобильник, выхватил свой и в несколько секунд перекинул по блютузу запись Васькиного обращения.

Галюня прижалась к руке отца…

На морщинистую ладонь катились слезы.

— Папочка, родной, любимый, единственный… Я тебя никогда не оставлю… Я тебя отмолю… Я тебя… Я тебя…

Из-под сомкнутых ресниц у Васьки выкатилась слеза.

— Здравствуйте! — сказал Андрей Сашке. — Этого еще не хватало!

— Ну, братуха, я тебя прошу… — Сашка был явно сконфужен.

Андрей выглянул в окно.

Возле крыльца стоял уже подстриженный, выбритый и обстиранный Веркой Мишук.

Возле его ног сидел Валет.

— Дружбан это мой… Он меня во время землетрясения на Кунашире…

— Слышал, слышал! — замахал руками Андрей. — У тебя все бомжи в Советском Союзе в дружбанах ходили! И что, они все должны жить на моем хуторе? Чего ты его у себя не оставил?