Белые шары, черные шары...

«Они спорили о том же, о чем теперь спорим мы», — подумал Решетников. А он-то, по своей наивности, был убежден, что, окажись сейчас жив Василий Игнатьевич, и не было бы никаких разногласий в лаборатории.

«…Сегодня читал лекцию в Доме культуры. Я не очень охотно соглашался на эту лекцию — уж слишком общий, просветительский характер она должна была носить, но сегодня, выступая, увлекся сам и, кажется, сумел увлечь, задеть за живое своих слушателей.

Мы часто испытываем почтительный трепет перед новой совершенной машиной, замираем в восторге перед Спутником, открывшим дорогу в космос, но мы еще не научились удивляться самому поразительному творению природы — человеческому организму. Может быть, это и наивно, но мне кажется: если бы человек понял, почувствовал всю сложность и совершенство своего организма, изумительную целесообразность каждого сочетания клеток, тонкость и гибкость существующих связей и процессов, если бы хоть раз восхитился всем этим, он перестал бы относиться к своему организму так варварски, как относится сейчас…»

«…В сегодняшней почте — статья, присланная мне ее автором из Москвы. В статье идет речь о работах, которые подтверждают и уточняют мои давние наблюдения над аппаратом Гольджи. Автор занимается электронной микроскопией, а мы тогда пробирались едва ли не наугад, на ощупь — со своими-то возможностями… В чем-то мы были похожи на астрономов, пытающихся вычислить положение планеты еще задолго до того, как удается увидеть ее в телескоп…

Не стану скрывать — я испытал и радость и удовлетворение. Пожалуй, ничто не придает человеку столько новых сил, как сознание того, что ты работал не напрасно…»

«…Сегодня весь вечер читал сказки Андерсена. Разбирал книги и случайно наткнулся на эту книжку — когда-то я подарил ее Тане на день рождения. Раскрыл — и не мог оторваться. Жаль, что взрослые люди так редко читают сказки. Мне кажется, в этих сказках больше мудрости, человеческого опыта, чем в иных толстых сочинениях…»

Решетников медленно листал страницы, исписанные мелким, неразборчивым почерком. Одни события, о которых рассказывал Левандовский, были хорошо знакомы ему, о других он узнавал впервые… Он ощущал волнение, которое ощущал всегда при жизни Василия Игнатьевича, когда разговаривал с ним. Что говорить, он всегда любил Левандовского, всегда невольно стремился подражать ему, всегда гордился, что может назвать его своим учителем, что может сказать о себе: «Я — ученик профессора Левандовского», но только теперь, перелистывая страницы этой тетради, Решетников вдруг увидел в нем близкого человека, который делился с ним своими сокровенными мыслями и чувствами…