Белые шнурки

Пока Штрайхер сидел, лично мне еще раз довелось столкнуться с прекрасными свойствами этой личности. Познакомились мы с ним как раз в результате его прекрасного выступления с листовками, когда среди прочих он прибежал за консультацией что же ему теперь делать. И вот по прошествии пары лет у меня зазвонил мобильник.

— Добрый день… такого-то можно услышать?

— Да, а кто беспокоит?

— Это из УВД г. Екатеринбурга. Можете подъехать?

— Да, конечно.

В УВД города меня ждали два УБОПовца и местный опер, сильно заинтересованные жизненными обстоятельствами Штрайхера. Поболтав минут десять о жизни, с УБОПов-цами я почти подружился, поскольку оседлав любимого научного конька прочитал лекцию про особенности квалификаций преступлений экстремистского характера и типичные признаки этой группы. После этого я написал довольно длинный текст, в последствие блистательно оглашенный на суде. Написал я там чистую правду — что странно считать Штрайхера экстремистом, когда он представляет из себя совершенно коллекционный пример мудака и идиота с сомнениями по поводу его психической нормальности. Не забыл и проникновенные строки о заслугах Штрайхера перед милицией и известность этого факта. Тем самым я ему очень помог, поскольку представ перед судом в своем подлинном обличии, этот недостойный сын Сиона полностью снял с себя риск быть привлеченным за политический экстремизм. Получил он положенную условку за соучастие, ну а Антон и Сережа сели по-моему реально.

Последняя наша встреча со Штрайхером состоялась где-то через полгода после его освобождения из застенков кровавого режима. Выглядел он очень плохо: как-то поблек, осунулся, сдулся, а одет был в дешевую кожаную куртку, черные брюки и обычные ботинки. Сказать по правде я был достаточно зол на него, поскольку судя по вопросам УБОПа он дал очень альтернативную характеристику моей личности и роду занятий, что могло быть чревато неприятностями. Но подойдя поближе, понял, что бить мне его то ли жалко, то ли противно.

Занимался Штрайхер тем, что лечил приобретенный в СИЗО туберкулез, и грустно думал куда ему идти работать, поскольку обратно в школу учителем истории с судимостью его прочему-то не брали. Странно, но он даже сказал спасибо за эпичные показания, оглашенные в суде — хватило ума сообразить, что их результатом стали не только доставленные суду лулзы, но и немалая помощь подсудимому. Так и пропал с тех пор Штрайхер с горизонта, окончательно отправившись на помойку как Движения, так и самой жизни, где мы и попрощаемся с этим героем.

* * *

Персонажи наподобие Штрайхера заставляют еще раз задуматься о феномене евреев в рядах Движения. Ничего удивительного не было в том, что люди еврейского происхождения попадали в «бригады», так один из активных и уважаемых бригадиров времен становления движа подобно Штрайхеру имел еврейскую матушку. Встречались они и в околофутболе, причем порой на довольно высоком уровне этого явления. Это было немного странно, но вполне объяснимо: этническое происхождение не совпадало с национальной самоидентификацией, а в «бригаду» толкала пассионарность личности и гендерная тяга к насилию. Клиника Штрайхера была гораздо сложнее, и увы, он отражал одну из довольно позорных тенденций Движения.

Антисемитизм например в Германии имел очень живого и непосредственного врага: евреев в Германии было много, и представляли они собой прежде всего компактно проживающую диаспору, чувства местного населения к которой были предсказуемо плохими. Именно вражда к диаспоре составляет суть немецкой пропаганды по этому поводу — достаточно вспомнить классический фильм «Вечный жид». Примером русскоязычного антисемитизма с достаточно рациональной подоплекой является книга Василия Шульгина «Мы и они» — написанное блестящим языком и очень едкое исследование еврейского вопроса и революции. Как и в примере с немцами, антисемитизм Шульгина достаточно рационален и логичен: он опирался на факты и умозаключения. Понятное дело что такие мнения весьма тенденциозны, но рациональное зерно в них безусловно найти можно — как например и в советских источниках, занимавшихся бурным противодействием сионизму в середине двадцатого века. Все это продукт хоть и идеологизированного, но несомненно человеческого разума.