Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

В то время у Island не было представительства в Соединенных Штатах, поэтому мы с Крисом вели дела Fairport Convention с А&М, а Джона и Беверли Мартин — с Warner brothers. Некоторым американским сотрудникам из отделов артистов и репертуара Ник нравился, но предложения о сотрудничестве так никто и не сделал. Они говорили, что сначала нужно посмотреть, как он выступает. Дэвид Геффен любил Ника, но сделка с его фирмой Asylum почему-то так и не стала реальностью.

Той осенью Fairport Convention возвратились к публике и выпустили альбом Liege and Lief. В честь этого события Рой Гест забронировал Royal Festival Hall, и мы устроили там вечер фирмы Witchseason: открывали концерт Джон и Беверли, потом Ник завершал первое отделение. Я никогда раньше не видел, как он выступает перед публикой, и поэтому нервничал; а Ник оставался самим собой — как обычно, немногословным. Я представил его под редкие хлопки в зале. Чувства, которые вызвала катастрофа, приведшая к смерти музыкантов из Fairport Convention, гарантировали уважительное отношение аудитории. В тишине зал слушал, как Ник пел «Three Hours», а потом взорвался аплодисментами.

Ник посмотрел на собравшихся подозрительно, не уверенный, насколько широко можно улыбнуться. Тишина воцарилась снова, когда Ник, не говоря ни слова, начал перестраивать гитару. В конце концов он сыграл начальные аккорды песни «The Thoughts of Mary Jane». Каждая песня была вознаграждена бурными аплодисментами, я мог чувствовать поток теплых чувств, хлынувший по направлению к сцене. Когда Ник закончил, аплодисменты и возгласы одобрения все нарастали и нарастали, и я вытолкнул его обратно на сцену, чтобы он сыграл на бис. Я стоял в кулисах и смотрел, а в голове у меня скакали мысли: «Ник может гастролировать. Все-таки он может играть концерты. И не важно, что он не может разговаривать с публикой. Он научится это делать. У него может быть настоящая карьера. Все-таки с моей стороны это не просто пустое бодрячество».

Все в офисе Witchseason обожали Ника и были потрясены его выступлением. На следующее утро мы стали организовывать его первое британское турне. Через два месяца он отправился на серию выступлений в клубах и университетах по всей стране. Я был занят в студии, но планировал посетить одно из выступлений его турне позже. Когда Ник позвонил мне с дороги после третьего концерта, у него был подавленный голос потерпевшего поражение: «Я… э-э-э… я не думаю, что смогу больше выступать… э-э-э… извини». Он просто хотел вернуться домой.

Я поговорил с промоутером одного из концертов. Он сказал, что собравшиеся много разговаривали, а когда в промежутке между песнями Ник стал настраивать гитару, разговорились еще больше и принялись покупать больше пива. Звон стаканов и гул голосов стал громче, чем музыка Ника. Он так и не сказал на сцене ничего, просто настраивал гитару и пел, а когда сделалось слишком шумно, с минуту смотрел на свои ботинки, потом встал и ушел.

На какое-то время я рассердился на Ника. Ну почему он не мог просто сказать что-нибудь? Почему он не мог повести себя более профессионально? К этому времени он оставил Кембридж, и рядом с ним не было группы друзей, которые его поддерживали. После прерванных гастролей он удалился в свою комнату в Хэмпстеде. Ник всегда курил гашиш, но сейчас это вошло в каждодневный распорядок его жизни: он играл на гитаре, курил косячки и выходил из дома, чтобы поесть карри, когда чувствовал, что проголодался. Ник возвратился к жизни, когда мы стали записывать второй альбом, но между сессиями возвращался назад к своему замкнутому существованию.

Мне было известно, что у него есть только три постоянные причины для появления на людях Одной была вылазка к Бобу Сквайру, чтобы сыграть в «веришь — не веришь», другой — поездка домой проведать родителей, а третьей — поход к Джону и Беверли в Хэмпстеде. Беверли стала для Ника настоящей «еврейской мамочкой»: готовила ему куриный бульон, ворчала по поводу его волос и иногда даже стирала одежду. Она любила его и была к нему очень добра. Джон был человеком непростым; он, безусловно, восхищался Ником и даже говорил, что любит его. Но я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из гитаристов мог без зависти смотреть, как Ник играет. Иногда я обедал вместе с ним в доме у Джона и Бев, и все мы ловили кайф и слушали пластинки. Но даже в такой непринужденной обстановке Ник оставался настороженным и тихим.