Летом 1965-го я не намного приблизился к своей цели стать продюсером звукозаписи, но работа в Ньюпорте, штат Род-Айленд, в качестве менеджера по организации джазового и фолк-фестивалей не была такой уж плохой. Наши офисы располагались в одном из больших особняков, принадлежавших «баронам-разбойникам»[85], которые выстроились в линию на скалистом морском берегу Ньюпорта. Мы разъезжали в огромных «олдсмобилях» с откидывающимся верхом, взятых напрокат у местного автодилера. От автомобилей пахло поддельной кожей, но у их радиоприемников были мощные динамики. Я с удовольствием переключался между ритм-энд-блюзовыми станциями и
Пусть радиоэфир полнился музыкой
Я снова увиделся с Мадди Уотерсом вечером в четверг, на этот раз Джордж пригласил всю его группу. Теперь Мадди прислушивался к моим предложениям, поэтому саксофонист Диззи Гиллеспи Джеймс Муди присоединился к ним во время финального номера, чтобы один рефрен за другим вступал в единоборство с губной гармошкой Джеймса Коттона.
В пятницу днем выступали авангардисты — Арчи Шепп, Сесил Тейлор и только что разведенные предводители белой части участников фестиваля — Пол и Карла Блей. Пол был здесь со своей подругой, Аннетт Пикок, впоследствии ставшей культовой фигурой в кругах музыкального андеграунда Мне показалось, что они принадлежат к той категории людей, с которыми я тусовался на Гарвард-сквер несколькими годами ранее, — умные, продвинутые молодые люди из среднего класса, немного более авантюрные и талантливые, нежели их соседи-обыватели. Новаторская часть джазового мира летом 1965-го обладала большой энергией. В январе я слушал в Нью-Йорке Сесила Тейлора, и клуб был набит битком. Выступление в Ньюпорте было сильным, возбуждающим и вызывающим. Возникало ощущение, что соединение этих талантов породит нечто существенное для нашей культуры. Но все возрастающая ярость черных активистов заставила слушателей настороженно относится к фри-джазу и тому гневу, который в нем звучал. Вскоре джазовый авангард был переведен на запасный путь, чтобы там зачахнуть и усохнуть.
Вечером в пятницу, когда музыканты стали собираться на поляне за сценой, уже начинались длинные, прекрасные летние сумерки. Джордж стоял у служебного входа, разговаривая с сенатором от штата Род-Айленд Клейборном Пеллом и Элейн Лорилэрд, наследницей табачной компании, в течение долгих лет оказывавшей фестивалю финансовую поддержку. Они подняли глаза на прибывшего Элвина Джонса, барабанщика Джона Колтрейна Братья Джонс — Хэнк (пианист), Тэд (трубач Джорджа Рассела) и Элвин — составляли одно из наиболее одаренных семейств в джазе, обладавшее к тому же и самым поразительным обликом Форма головы Элвина заставляла вспомнить о бенинской бронзе[86], его скулы будто бы вышли из-под руки скульптора, а цвет кожи был очень темным На нем был черный костюм и яркая оранжевая рубашка, он держал на поводке громадного добермана На руку, свободную от поводка, опиралась высокая рыжеволосая женщина с бледной белой кожей. На ней было платье-футляр с глубоким вырезом и дорогой плащ, небрежно накинутый на плечи; она осторожно ступала по траве в туфлях на высоком каблуке. Высокопоставленные лица замолчали, не в силах оторвать взгляд от этого зрелища Наводить мосты над пропастью между миром политики и денег и загадочными владениями музыкантов они предоставили Джорджу, который сказал: «Эй, Элвин, детка, ну как оно?».
Элвин изучающе поглядел на Джорджа и ухмыльнулся, потом наклонился и обхватил рукой шею собаки. Как тренер, дающий последние наставления запасному перед тем, как послать его в игру, он указал на Джорджа: «Аякс, давай вон туда, пососи-ка член Джорджа Вэйна». У троицы отвисли челюсти, и они быстро вернулись к своему разговору.