Невероятно, но факт. Именно так говорят о чудесах. Противоположности Гортензии и Райана каким-то образом встретились в своей логической перспективе, и точкой их пересечения в каком-то болезненном пространстве стала общая способность этих существ упиваться болью и смертью окружающих. Замкнулся волшебный круг: спасенный и не спасенный вдруг поменялись местами. Теперь Гортензия и Райан пытались спасти Клару.
– Садись.
Клара едва успела выйти из школы в сумерки, как прямо у ее ног затормозил мотороллер Райана.
– Клаз, садись.
– Ты лучше мамочку мою покатай.
– Пожалуйста, – сказал Райан, протягивая ей запасной шлем. – Эт важно. Надо поговорить. Времени мало.
– Чего так? – недовольно покачиваясь на высоченных «платформах», огрызнулась Клара. – Тебя ждут?
– Не только меня, но и тебя тоже, – пробормотал Райан. – Надеюсь, попадем, куда нужно.
– Нет.
– Пожалуйста, Клаз.
–
– Прошу тебя. Эт важно. Вопрос жизни и смерти.
– Ну… ладно. Но эту штуковину я не надену, чтоб мне не напяливать, – она протянула ему шлем и уселась на мотороллер, – не буду прическу мять.
Райан привез ее через весь Лондон на Хэмпстед-Хит – самую вершину Парламент-Хилл – и, глядя с высоты на город, залитый болезненно-оранжевым флюоресцентом, туманным, осторожным, несвойственным ему языком изложил суть своего дела. Она заключалась в следующем: до конца света остался один месяц.
– И мы, в общем, мы вместе просто…
– Мы!
– Твоя мама… твоя мама и я, – мямлил Райан, – мы волнуемся. Нащет тебя. В те последние дни мало кто выживет. У тебя дурная компания, Клаз…
– Знаешь, – сказала Клара, качая головой и всасывая воздух сквозь зубы, – я в эти дела
– Нет-нет. Больше нет. Травка… травка – зло. И все эти… Ван-Си, Петрония.
– Они мои друзья!
– Они плохие, Клара. Им сидеть бы дома, с родителями, а не одеваться как не знаю кто и не заниматься всякими делами с мужиками в том доме. И тебе тоже этого делать не стоит. И одеваться, как, как, как…
– Как кто?
– Как шлюха! – сказал Райан, выплюнув это слово с каким-то странным облегчением. – Как падшая женщина!
– Ну все, хватит… отвези меня домой, ты.
– Они получат по заслугам, – проговорил Райан, кивая себе и проводя рукой над Лондоном – от Чизика до Арчвея. – У тебя еще есть время. С кем ты хочешь быть, Клаз? С кем же? С теми 144 тысячами, что окажутся на небе, под предводительством Христа? Или с «великим множеством», в земном раю, который тоже по-своему хорош, но… Ты ж не хочешь оказаться среди тех, чья участь – мука и смерть, а? Я просто хочу отделить овцу от козлов, Клаз, овцу от козлов[16]. Это из Матфея. Я думаю, что ты овца, так ведь?
– Знаешь что, – отозвалась Клара, обходя мотороллер и усаживаясь на заднее сиденье. – Я козел. Мне
– Нельзя так говорить, Клаз, – торжественно произнес Райан и надел шлем. – Зря ты так. О себе подумай.
– А мне тебя слушать надоело. Отвези меня домой.
– Но это правда! Он нас слышит! – кричал через плечо Райан сквозь рев выхлопной трубы: они мчались вниз, набирая скорость. – Он все это видит! Он смотрит на нас!
– Смотри, куда едешь! – крикнула в ответ Клара, когда группка хасидов бросилась от них врассыпную. – Смотри за дорогой!
– Лишь немногие – так там сказано – лишь немногие. Все получат свое – так сказано во Второзаконии – все свое получат, и лишь немногие…
В разгар просветительской экзегезы Райана Топса его прежний кумир, «веспа жжи эс», врезался в четырехсотлетний дуб. Природа победила самонадеянную инженерию. Дерево устояло; мотороллер погиб; Райана отшвырнуло в одну сторону, Клару – в другую.
В основе христианского учения и закона подлости (также известного как «закон Мерфи»[17]) лежит один и тот же принцип: