Белые зубы

– Но ты не такая, – говорил Миллат Икбал сохнущей по нему Айри Джонс, – ты не такая, как все. Мы знаем друг друга всю жизнь. У нас общее прошлое. Ты настоящий друг. А эти все ничего для меня не значат.

Айри нравилось так думать. Что у них общее прошлое, что она не такая, как все, в смысле, лучше других.

Я думал бы, что красота сама
Черна, как ночь, и ярче света – тьма![78]

Миссис Руди подняла палец вверх, останавливая Франсис.

– Так, о чем здесь говорится? Аннализ?

Аннализ Херш, весь урок занятая вплетением желтых и красных ниток в волосы, посмотрела на нее в полном замешательстве.

– Аннализ, скажи что-нибудь. Какую-нибудь мысль по этому поводу. Пусть даже маленькую и глупенькую.

Аннализ закусила губу. Потом посмотрела в книгу. Потом на миссис Руди. Потом опять в книгу.

– Черный… цвет… красиво?

– Прекрасно. Думаю, мы можем добавить эту мысль к высказанной на прошлой неделе: «Гамлет… был… сумасшедший?» Так, еще кто-нибудь. А вот это: «С тех пор как все природные цвета искусно подменяет цвет заемный…»[79] Что это значит, а?

Джошуа Чалфен – единственный, кто добровольно высказывался на уроках английского – поднял руку.

– Да, Джошуа?

– Косметика.

– Да-а, – простонала миссис Руди, как будто Чалфен довел ее до оргазма, – да, Джошуа, так. А поподробнее?

– У нее темный цвет лица, и она пытается это скрыть, пользуясь косметикой, то есть искусственно. В Елизаветинскую эпоху красивой считалась только очень белая кожа.

– Ты бы им понравился, – ядовито вставил Миллат. Джошуа был бледным почти анемичной бледностью, круглолицым, с вьющимися волосами. – Сошел бы за местного Тома Круза.

Смех. Не потому, что смешно, а потому, что это сказал Миллат, поставив зубрилу на место, где ему быть и положено.

– Еще одно слово, мистер Икбал, и вы выйдете из класса!

– Шекспир. Старый. Кобель. Это уже три. Не утруждайтесь, я сам выйду.

Вот: коронный номер Миллата. Дверь хлопнула. Красивые девочки многозначительно переглянулись. (Он просто неуправляемый! Просто сумасшедший… ему необходима помощь, помощь близкого человека, оказанная в личном порядке). Мальчишки захрюкали. Учительница думала: может, это начало мятежа? Айри положила правую руку на живот.

– Блестяще. Очень умно. Как я понимаю, Миллат у вас герой. – Миссис Руди оглядела глупые лица пятого F и впервые с пугающей ясностью поняла, что Миллат действительно был героем.

– Кто-нибудь еще хочет высказаться по поводу этих сонетов? Мисс Джонс. Прекратите так скорбно смотреть на дверь! Он уже ушел. Или вы хотите к нему присоединиться?

– Нет, миссис Руди.

– Вот и хорошо. Тогда не хотите ли вы сказать нам что-нибудь о сонетах?

– Да.

– Что?

– Она – черная?

– Кто черная?

– Темная леди.

– Нет, милочка, она темная, а не черная в современном смысле. В то время в Англии еще не было… э-э… афрокарибцев. Я думаю, ты знаешь, что это скорее современное явление. А мы говорим о самом начале XVII века. Конечно, точно никто не знает, но это очень маловероятно. Если только она не была какой-нибудь рабыней. А он вряд ли стал бы писать сонеты сначала о лорде, а потом о рабыне, ведь так?

Айри покраснела. Ей показалось, что она увидела что-то знакомое, но теперь это ощущение постепенно исчезало, поэтому она сказала только:

– Не знаю, мисс.

– Кроме того, он ясно говорит: «Не ты черна, черны твои дела!»[80] Нет, милочка, она была смуглой, примерно такой же смуглой, как я.

Айри посмотрела на миссис Руди. Ее лицо было цвета клубничного мусса.

– Видишь ли, Джошуа правильно заметил, что тогда любили удивительно бледных женщин. В сонете говорится о том, как не соответствует ее лицу макияж, модный в то время.

– Я просто подумала, что… когда он говорит: «…нет красоты // в тех женщинах, что не черны, как ты»[81]… и про волосы тоже – как черная проволока…

Айри пожала плечами и сдалась перед всеобщим смехом.

– Нет, милочка. Ты смотришь на сонет современным взглядом. А на старую литературу не следует смотреть современным взглядом. Это и будет наш вывод из сегодняшнего урока. Запишите, пожалуйста.

5F записал. И ощущение подобия окончательно ушло во тьму, из которой появилось. У двери ее догнала Аннализ Херш и передала записку, пожав плечами в знак того, что не она ее написала. «Уильям Шекспир. Ода Летиции и всем моим волосатым толстозадым бабам».

* * *