Белый, белый день

И, наконец, прямо к победному финалу Сталинградской битвы в Москву - не менее победоносно! - въехала Мария Никитична. Но уже не Озерова, а также Васютина...

Она сразу взяла бразды правления в свои руки. Большая васютинская квартира засверкала под ее крепкими и все умеющими руками.

Но главное - ее внук! Ее чудо! Копия ее погибшего сына. Они так и стояли перед ее глазами - два родных лица. Лица обоих погибших - мужа и сына...

По каким-то самым высшим законам естества они снова начинали жизненный круг. Она прижимала к себе крохотное детское тельце, закрывала глаза и мысленно благодарила Господа...

Когда Павлик смотрел на сидящую у стола дородную, прекрасно одетую - с большими гранатовыми серьгами и старинным, тяжело-золотым, тоже гранатовым браслетом, смеющуюся до слез, то и дело прикладывающую к глазам батистовый платочек, подтрунивающую над Павлом Илларионовичем, обнимающую Павликову мать, то никак не мог понять: почему мать всю жизнь жалела Марию Никитичну?

- Ну как же! Она же совсем одинокая. Ни мужа, ни сына...

- А Коленька, внук?

- Они теперь Марии Никитичне внука только раз в год показывают! Лорка и Кузьмич ее.

Анна Георгиевна не любила ни самого Петра Кузьмича Васютина, ни тем более Лорку. Павлику даже казалось, что мать не жаловала и глупенького, кудрявенького, избалованного Коленьку. Хотя отдавала должное, что Васютин, а вернее, Элеонора выбила бывшей жене врага народа малюсенькую комнату на Первой Мещанской. А потом устроила ее швеей в привилегированное военное ателье.

А уж дальше Мария Никитична сама пошла! Ее золотые руки, умение ладить с людьми да просто талант портнихи и вывели ее "в люди". Закройщица кремлевского ателье - это большой человек!

Мария Никитична рассказывала (конечно, шепотом, взяв слово, что никому-никому!), что от экземы на нервной почве жена Берии вынуждена заказывать все платья только на шелковом шифоне. Да еще с одной примерки! "Прикоснуться к ней - ни-ни! Нельзя ни в каком случае! Хоть что тут делай".

Рассказывала, какие халды дочь и жена Кагановича. Какой фасон им ни предлагай - всё, как на корове седло!

П.П., тогда мальчик, не интересовался этими ее рассказами. А ведь она бывала и в квартирах первых лиц. Самых первых! А ему бы схватить кусок пирога со стола и быстрее во двор, к ребятам!

Теперь бы он, наверно, о многом бы порасспросил Марию Никитичну.

В его памяти остался один рассказ - как она приехала к молодой паре. Юной жене привезла два первых наряда. Ее встретил тридцатисемилетний молодой министр - симпатичный и уважительный. Как радовалась первым в ее жизни парадным платьям его жена - почти девочка!

П.П. даже запомнил, что одно было из зеленого лионского пан-бархата. А второе - из французского креп-жоржета с парчовыми вставками.

Юная супруга была в положении. Но все равно - так хороша была в ярких, торжественных, даже роскошных нарядах!

Мария Никитична по привычке даже прослезилась.

- Такие молодые оба! Такие красивые!

"Сам" настоял, чтобы закройщицу доставили домой на его персональном автомобиле.

- Ну никак, никак я не могла отказаться! Уж такой любезный и такой простой!

Она снова приложила к глазам батистовый платочек - набежала новая слеза.

- А через три месяца его арестовали! Где теперь его девочка-жена? Наверное, тоже расстреляли. Родила ли? Успела? И где ребенок?.. Ни от кого не услышим... - Помолчав, она тихо добавила, опустив глаза: - Это Абакумов был. Читали, наверное, в газетах!

В комнате стало тихо-тихо.

Мария Никитична раскраснелась от слез и пошла в ванную комнату... Когда вернулась напудренная, с еще красными глазами, то сразу заторопилась домой.

- Мне же у себя еще двором идти! А уже поздно, темно...

Прощание, поцелуи, запах французских дорогих духов, большая английская сумка с золотым замком... Котиковая черная шуба, легчайший оренбургский платок...

И грустный, грустный взгляд!

Когда она ушла, Анна Георгиевна сказала... Словно про себя:

- Придет домой, и только четыре стены. Одна-одинешенька!

- Да, одиночество - страшная вещь, - согласился с женой, притом очень серьезно, Павел Илларионович. Нахмурился. Надолго замолчал...

П.П. сидел в глубоком кресле, потушив свет. Только телевизор чуть освещал большую гостиную.

Он не слушал ночные последние известия - их уже не раз повторяли за день.

Почему, когда он становился старше, когда был студентом, начинающим ученым, когда пришли первые большие успехи, то все больше отдалялся, а потом уже навсегда потерял из поля своего внимания почти всех подруг матери? Прелестных и добрейших к нему, настоящих фей его детства? Они так любили его и баловали!..

Почему истерлись эти сердечные нити, которые, казалось бы, не были омрачены ничем? Разве только возрастом?

Их, уходящих, уже не появляющихся в их доме из-за болезней, слабости, просто старости, он, П.П., просто отодвинул, забыл, погружаясь в большой как ему казалось тогда - раскрывающийся перед ним мир дела и крупного успеха. Их уход его просто не волновал! Он был каким-то зверино-естественным...