Белый Бим Черное ухо

– А ты знаешь, кто я есть? – взъершился Переметов. Совкин не ответил.

– Ты знаешь, кто я есть?!

– Мне сейчас нету интереса знать, кто ты есть, – равнодушно произнес Совкин.

Переметов почти бегом заспешил к своему автомобилю и уже не остановился около Фомушкина.

– Гроза выдохлась, – многозначительно сказал Петр Михайлович.

Так закончился снежный аврал.

Сначала тихо проехал автомобиль с буксиром. За ним – второй… третий…

Совкин стоял против нашего «козла», провожая каждого своего шофера. Прошло девять автомашин. Он сказал Митяю:

– Подожди ехать – прогоню свою.

– А чего ты в хвосте?

– Потеряй я последнего – пропал шофер. (Подбородок у него уже был заклеен бумажкой.)

– Постой! – Митяй вылез из кабины и шагнул к Совкину. – В суд подавать будешь? – мрачно спросил он.

– Надо бы… да мне там делать нечего, – так же мрачно ответил тот.

– Ну… отквитай… что ли… Зачисть.

Совкин взял за грудки Митяя, подтянул к себе и ударил с размаху в грудь. Митяй упал, но тотчас же встал и опять шагнул к Совкину. Фомушкин выскочил из автомобиля:

– Стой!!!

Но… Митяй протянул руку Совкину и сказал коротко:

– На!

Они пожали друг другу руки. Совкин пошел.

Через несколько минут прополз мимо нас и его автомобиль. Совкин уезжал в метель, подпирая всю колонну.

И вот мы едем, едем и едем.

Уже проскочили снежные стенки.

Беспокойно ревет мотор на сугробах.

Мы все молчим.

Вокруг метель, метель и метель. Снежинки рвутся, кажется, со всех сторон на наши фары, но, не долетая до них и будто испугавшись, стремительно брызгают веером мимо автомобиля, в стороны.

Снег, снег и снег.

Митяй изредка передергивает плечом – ему, видимо, больно. Вести машину трудно. То она воткнется в перенос, то забуксует. И тогда Митяй вновь сдает назад, включает передний мост и снова пробивает.

Метель щекочет наш брезентовый кузов, как ведьма. Я слышу, как она скребет когтями и визжит неистово.

Снег. Метель. Снег и метель. Больше ничего нет на всем белом свете. Ничего.

…Огни города возникли неожиданно: справа, слева и впереди. Мы уже в пригороде.

Первым заговорил Валерий Гаврилович:

– Дмитрий Данилыч! А почему и он в ответ не ударил? Все отступал и пятился.

Митяй объяснил не сразу:

– Духу в нем, значит, меньше.

– А зачем же ты допустил напоследок, что он ударил?

– Да ведь… я тоже… виноват. Он ведь… не такой уж плохой, не хуже прочих, пожалуй… А что духом слабей оказался, то люди разные бывают… Он раньше нас все обмозговал, да только боялся – совещание в снегу устроим. Так и отрубил мне там, с глазу на глаз: «Сто советов – сто минут, а корова сдохла».

– На междугородную! – скомандовал Валерий Гаврилович. А когда подъехали к телефонной станции, он сказал нам: – Вылезайте – погрейтесь минут десяток.

Мы ввалились на переговорную сразу пятеро, внеся за собой пар и холод Валерий Гаврилович, не закрывая двери кабины, как был в тулупе, кричал в трубку:

– Дорожный участок?! Сил Степаныч. Один снегоочиститель надо – от Камышевца до Лопыревки. Во что бы то ни стало! Да нет же, нет: сейчас, немедленно. Колонна из Корневцов загибнет… И пусть проводят их прямо до твоего участка. Организуй ночлег, навари картошки. Понял? Ребята выбились из сил. Понял или не понял? Пропадут ведь. Ну вот. Это хорошо. Завтра позвоню утром. Не подведи меня, пожалуйста. Бывай!

Мы поехали в Дом колхозника, где для моих попутчиков были забронированы места. Мне же предстояло пойти на ночлег к Ивану Васильевичу.

Город жил обычной жизнью. Никто не знал, что там сейчас в поле, в снегах.

– Если еще раз повторится – не обижайся. Понял? – Это сказал Валерий Гаврилович Митяю. Сказал так строго, как я от него еще никогда не слышал.

– Ладно, – ответил тот. А после некоторого молчания спросил: – Мне-то куда?

– Отвезешь Ивана Васильевича и Тихона Ивановича. Машину – во двор, а сам – с нами. Стоп! Мы тут и сойдем. Вон он, Дом колхозника. Видишь?

Петр Михайлович все время молчал и думал. Теперь он вышел из автомобиля вместе с Валерием Гавриловичем и тоже молча пожал нам руки на прощанье.

Снег. Метель. У яркого света фонарей она кружилась на одном месте. В городе не разобрать – откуда дует ветер. А он дует, настойчивый и упорный, – там, в поле. В городе еще можно идти против ветра, в поле – очень трудно.

10. И зимой камыши шелестят

Приехал в Камышевец несколько дней тому назад. И вот сижу. Луна влезла в искристое окно и расплылась там – большая, лупоглазая, холодная. А окошко мое стало каким-то задумчивым-задумчивым.

В этот серебряно-синий вечер я зажигаю лампу. И вечер провалился: как только засветила лампешка, сразу же наступила ночь.

Зачем прогонять луну из окна? Пусть оно искрится и переливается блестками. Тогда мне, кажется, совсем немного лет и я стою у новогодней елки.

Тушу лампу и жду последний, прощальный вздох такого короткого зимнего дня… И он улетел, зацепив за мое окошко. Иначе отчего же оно вдруг заблестело в уголке и тут же померкло, стало серым. Конечно же, зацепил!