Белый Бим Черное ухо

– Плоское копыто. Намяла под стрелкой, ковать надо на войлок.

– Вот и я так думаю. Правильно.

– Подкуем завтра утром.

– Кто?

– Кузнец, конечно.

– А кто поведет?

– Конюх.

– Не-е! Я сам. Пиши наряд! Завтра чуть свет сам поведу в кузницу.

– Ох! – вздохнул бригадир. Он написал наряд и вручил его Прокофию Ивановичу. – Ну теперь-то все?

– Все, – утвердительно ответил тот. Он аккуратно сложил наряд вчетверо, положил в полинялую кепку, надвинул ее прочно и полез в бричку. Наконец тронул лошадей, но они, чуя характер ездового, тоже не спешили.

– И уже через десяток метров Прокофий Иванович вдруг остановил их: – Тпруу! Елки тебе зелены! – Теперь он сдвинул кепку легонько на лоб, почесал затылок. Оглянулся на нас. Посмотрел на лошадей. И потом снова в нашу сторону и… продолжал стоять, пока не увидел мальчика у ворот двора. – Пашка-а! – крикнул он.

– А-а?

– Иди-ка! Мальчик подбежал и спросил:

– Чего вам, дядя Прокофий?

– Подай-ка сумку с продухцией. Вон она лежит. Заторопился – забыл.

Паша подал объемистую сумку, и Прокофий Иванович тронулся наконец с места.

– Как уж это начнут торопить, как начнут, то обязательно, елки зелены, забудешь чего-нибудь… Но-о! Заснули-и! – Он слегка взмахнул кнутом, который у него был для видимости (лошадей он никогда не бил), и выехал за ворота.

Громкоговоритель отбивал поверку времени. Митрофан Андреевич заторопился.

– Семь, – сказал он. – Задержались немного. Он быстро выкатил мотоцикл из сарая и сразу повеселел. Вот машина незаменимая: «ИЖ-49». Три подарка нам от Советской власти в последние годы: самоходный комбайн, мотоцикл «ИЖ-49» и… автомашина «Москвич». – Последнее слово он произнес с легким вздохом.

Никаких средств передвижения Митрофан Андреевич не хочет знать, кроме мотоцикла (хотя на «Москвич» уже собирает деньжата). Он не просто ценит мотоцикл как машину, он его любит. Вообще Катков к машинам неравнодушен. Зная эту его слабость, я прислонил ладонь к ребрам охлаждения мотора – он был горячим – и подумал: «Э-э! Да он и правда полполя объездил еще до солнца».

– А заводить будем полчаса? – пошутил я.

– Он у меня и холодный заводится как часы. – В словах его послышались ревнивые нотки.

Митрофан Андреевич слегка – совсем маленечко – надавил педаль стартера, не прикасаясь руками к мотоциклу, и мотор заработал так, будто только и ждал хозяина: тихо похлопывая и слегка вздрагивая.

Я сел на заднее сиденье, и мы помчались в поле. Но около зернохранилища нам замахали руками, закричали, требуя остановки. Сильнее всех кричала Настя Бокова:

– Стой! Подожди! Митрофан Андрееви-ич! Сто-ой! – Она стояла в кузове автомашины и махала платком.

Мы завернули к зернохранилищу.

– Что у вас тут? – спросил Митрофан Андреевич.

– Не тут, а там, – указала рукой Настя в поле.

Сильная, раскрасневшаяся от возбуждения, она была, видно, не в себе.

– Что там?

– Беда, Митрофан Андреевич…

…Отец Насти убит в боях во время Отечественной войны, мать вскоре после этого умерла, и Настя осталась десятилетней сиротой. Взял ее к себе тогда Прокофий Иванович Филькин, который после ранения остался «по чистой»; воспитывал, как мог: брал ежедневно с собой в поле, еще девчонку научил работать косой, топором, управлять лошадьми, а к семнадцати годам Настя уже умела делать любую мужскую работу. Теперь ей уже двадцать лет, и она живет в своей собственной хате, что осталась от семьи. Но Прокофия Ивановича любит, как родного отца. Колхоз для нее – родной дом, но вот только не любит Настя женской работы, не любит полоть тяпкой, сажать овощи, вязать снопы; во время сенокоса она косит наравне с мужчинами; во время сева и уборки грузит зерно, иногда подменяет Прокофия Ивановича, когда тому надо отлучиться, и работает на его лошадях. (Кроме нее, он никому не доверяет своих лошадей, а из колхоза отлучается лишь в самых исключительных случаях.) Вообще-то Настя собирается быть шофером.

Сейчас она работает грузчиком на автомашине и еще с рассветом начала развозить семена по тракторным сеялкам.

– Митрофан Андреевич! Дизельный трактор стал – авария, – тихо произнесла Настя.

Первая песенница и шутница на селе, она и «барыню» откаблучит так, что парни за затылки хватаются, и «русскую» выбьет с дробью – головой закачаешь. А сейчас не узнать Настю.

Митрофан Андреевич нахмурился и посмотрел на запад, где плотные кучевые облака вылезли ватагой. Он буркнул потихоньку:

– Вот черт возьми!

– Давай – в отряд! Скорее! – сказал я.

– Все теперь пойдет вверх ногами на весь день! – возмущался он. Перекрестного посеяли половину, а половина осталась. Пойдет дождь – беда. – Он завел мотоцикл и с ходу набрал скорость.

Через несколько минут мы были в отряде. Тракторная будка прилепилась к вершине лощины в затишке. Около нее стоял гусеничный трактор «ДТ-54» с отнятым картером. На гусенице рядышком сидели два тракториста: Костя Клюев и Илья Семенович Раклин. Раклин сосредоточенно курил, а Костя держал в руках аварийную деталь и поругивался про себя чуть слышно.

– Что? – спросили мы оба сразу.

– Нижнюю головку шатуна разорвало. Картер пробило, – ответил Илья Семенович.