Белый Бурхан

Одна беда — кайчи младший сын. А кайчи — не хозяин: надо скот пасти, он будет песни петь! Песни, конечно, хорошие поет Кураган, но ими сыт не будешь. Тут уж Сабалдай себя винил — просмотрел сына, когда тот первый раз взял топшур в руки. Плетью надо было руки те ожечь, чтобы не тянулись никогда к опасной игрушке! Теперь поздно. Знают в долинах, что младший сын пастуха Сабалдая кайчи. Едут к нему, в гости зовут… Выходит, и кайчи нужен людям, как лекарь или кам?

На ярмарку выехали утром, чтобы к вечеру добраться до колесной дороги и по ней, с другими отарами и табунами, двинуться на Купчегень, от него — на Курай, оттуда до Кош-Агача совсем близко.

Уже где-то к вечеру нагнал их одинокий верховой с ружьем за плечами. Русский. Еле-еле подбирая слова, табаку попросил. Кураган протянул ему свою дымящуюся трубку, но верховой только головой мотнул: тороплюсь, мол. Отсыпал ему половину кисета кайчи в жестяную коробку, удивленно проследил, как тот из кусочка бумаги мастерил себе трубку, похожую на коровий рог, набил табаком, прикурил от спичек, кивнул головой в знак благодарности и поехал дальше.

— Неужели этот орус каждый раз себе новую трубку делает? — спросил Кураган у отца.

— Пипиросами они их зовут! — похвастался своей осведомленностью тот. А трубку мало кто из русских курит. Все — пипиросы!

— Пи-пи… — попробовал повторить Кураган и запутался. — Пипирусы? Пипи-орусы?

Сабалдай снисходительно усмехнулся и уехал вперед. Солнце круто скатывалось вправо, торопливо падая за Теректинский хребет. Где-то там, за его вершинами, лежала большая долина, по которой текла Катунь с многочисленными реками и речушками, впадающими в нее. Куда-то в те места, по слухам, откочевал Яшканчи. Может, и он погонит часть своего скота на ярмарку? Помнится, молодняка у него было много. Если не растерял в зной… Нет, Яшканчи не растеряет!

Сабалдай даже сердцем пристыл от возможной скорой встречи со старым и надежным другом. Ведь столько лет кочевали вместе по одним долинам, горе и радость делили пополам! Горя, правда, было больше.

Дошли до первого брода, остановились. Сабалдай мотнул головой Курагану: проверь конем. Тот послушно кивнул и скоро вернулся:

— Мелко, отец. Овцы пройдут.

Только миновали его, второй брод поперек дороги лег, под копыта и ноги подставил свои воды. Здесь было уже глубже, но овцы опять прошли — вешками было огорожено место, где камень на дно речки подсыпан. Позаботилась чья-то добрая душа! В прошлом году через этот брод овец на конях перевозить приходилось: тонули. Не зря, видно, про эту новую дорогу все упорнее говорят в горах, что большое облегчение она для людей!

Последние два брода перед Купчегенем уже в сумерках проходили. Потом до самой темноты искали место для ночлега, пока костер разожгли да чай согрели — луна круглым глазом на людей уставилась. Но Сабалдай все равно спал плохо. На привалах все бывает — и овец могут угнать, и коней увести, и тюки с шерстью попортить, и кожи украсть. Сама дорога здесь такая — купцами-чуйцами испоганенная! Кто на ней жиреет, как баран на свежей траве, а кто и последнее может потерять вместе с головой…

Кураган спал, раскинув руки, почмокивая губами. И как ни жалко было Сабалдаю будить его, а пришлось. Старику тоже надо отдохнуть перед нелегкой дорогой. Он тронул сына за плечо, но тот захрапел еще громче. Пришлось посадить, водой в лицо побрызгать.

— Вставай, сын! Теперь твое время стеречь стоянку…

Вот какая она, Катунь! Темная масса ледяной воды, по которой плывут стволы деревьев, пучки травы, какие-то бурые лохмотья. На левом берегу сбились всадники — проводники и погонщики стад, кое-где дымили костры. А правый берег пока пуст — кто миновал реку на пароме или на лодках, поторопились уйти от нее подальше — радости людям она несла мало, а горя и беды — много. Постой с час у ее стремительных вод и увидишь следы катастроф: смытые аилы со всеми пожитками, трупы людей, погибшего домашнего скота.

Паромщики — люди степенные, бородатые, загорелые до черноты — не торопились разгружать один берег и нагружать другой. То цена для них не та, то разом всю отару или стадо перевезти нельзя, а делить их хозяева не хотят. Спешить паромщикам некуда — до той поры, когда река станет, можно неплохо поживиться! Да и зимой они не останутся без дела: Катунь — река коварная: вымоины и наледи на ней дело обычное. И провести караван или обоз по льду могут только они и сделают это далеко не бесплатно!..

Пристал паром к берегу и сразу двинулись верховые. Кто налегке переправиться, кто со скотом — договориться. На глаза Сабалдаю снова попал русский с ружьем, о чем-то оживленно разговаривавший с двумя другими верховыми. Старый чабан подъехал к ним, поздоровался по-русски. Ему ответили лениво и неохотно. Потом один из них спросил на своеобразной смеси казахского, русского и теленгитского, что ему надо. Сабалдай сказал, что знает многих людей в горах и, если они кого-то ищут, то мог бы помочь советом. Такой ответ устроил русского:

— Бандита Техтиека ищем. Надежные люди сказали, что он здесь.