Белый Бурхан

Подошла очередь и Торкошу идти в перенаем. К удивлению Игната, он сначала отказался наотрез, никакими посулами не соблазнившись, а потом неожиданно согласился, насторожив своего хозяина. Или сговорился с кем-то, или на свой страх и риск решил вернуть те деньги, что выманил у него самым бесстыжим образом Яшка, или надумал удрать на коне, который ему был положен, как пастуху, поскольку подарок Яшканчи он тоже пропил.

Зная честность и открытость Торкоша, Игнат решил поговорить с ним начистоту и на первый же свой вопрос получил ошеломляющий ответ:

— За табун коней, что Техтиек угнал из Ширгайта, я получил от него пять красненьких; сейчас за отару овец получу десять… До весны хватит и на еду и на кабак-араку! Только я уеду от тебя, твой Яшка — жулик, дорого все продает…

— Где же ты найдешь его, Техтиека?

— Найду… Он сам приказал мне жить у тебя и слушаться. Ты, сказал, мне еще будешь нужен.

Впервые Игнат не столько испугался, сколько растерялся:

— Значит, Техтиек близко?

— Сейчас не знаю, где он. А недавно в Бещалыке был. Пастухи твои видели, быков ему продавали…

Игнат поднялся и, ни слова не сказав больше, пошел на ватных ногах в свою келью.

«Старый стал Игнат, — подумал Торкош, возвращаясь в свое жилище. Совсем старый… Помрет скоро!»

У себя дома Торкош блаженно растянулся на постели, посасывая трубочку и глядя в закопченный потолок, где дыр было больше, чем на его шубе. Но костер горел, и ему было тепло. Не хватало только кабак-араки, но и без нее жить можно, если не думать…

Заскрипела дверь, в щель просунулась голова отца Капитона, обвела изумленными глазами неказистое жилище прихожанина, втащила тяжелое тело в шубе, поискала глазами икону или крест — не нашла.

— Ты почему в храме не бываешь?

— Работы много. А ночью приходил — замок видел.

— Что же, мне и ночью в церкви сидеть, тебя дожидаться? Всенощные службы лишь по большим праздникам бывают! Надо бы знать про то, сын мой… Ох-хо! Ну и провонял же ты жилище свое сиволдаем и табаком!

Торкош внимательно посмотрел на попа. Зачем сыном называет, если сам лет на пять моложе? Вот старик Лапердин мог бы сказать: сын мой, Толька! А этот — рыжий, здоровый, трещин на лице и то меньше, чем у него, Тор-коша.

— Не блюдешь святых обетов, — продолжал свои нравоучения священник. На исповеди не бываешь, к святым тайнам не причащаешься — ко крови и телу христову… Нехорошо, сын мой!

Поп говорил долго и скоро надоел Торкошу.

— Ладно, — сказал тот нехотя, — приду завтра вина выпить. Только ты мне не ложкой, а всю чашку сразу давай!

— У меня — храм, а не кабак!

— Тогда я не пойду к тебе на маленькое вино.

— Тьфу! — не выдержал отец Капитон. — И как только у тебя поганый твой язык поворачивается говорить мне такое?

Глава девятая КРЕЩЕНСКАЯ ПРОРУБЬ

Нога в ногу, сапог в сапог.

Впереди — Капсим с Панфилом, потом — некрещенцы. Замыкали цепочку Аким и остальные общинники. Женщин нет — девок будут крестить по весне, на пасху, когда сойдет лед и убежит в неведомые края талая вода.

К священническому действу община начала готовить себя сразу же, как наступил Филиппов пост, продолжающийся до рождества христова.

Мела легкая поземка, нежадный морозец пощипывал уши. Погодка была как на заказ! Но некрещенцы ежились — их пугала ледяная вода проруби, в которую им скоро предстояло окунуться с головой.

Глубже и убродистее становился снег. По нему впору на лыжах идти, а не ногами, продавливающими его до земли. Но Капсим и Панфил были довольны: коли снежный намет под ногами, значит, река уже близко!

Перешагнув через сугроб и почуяв ногой, что внизу не земля, а лед, Капсим остановился.

— А не рано ли? — усомнился Панфил.

— В самый раз!

Капсим сделал еще два-три шага вперед, вернулся по своим же следам и налетел на Панфила, едва не уронив того в снег. А это никак нельзя загрязнишь тропку к святому месту, придется сызнова все начинать!

— Тута рубить Иордань будем! Ну-ка, Софрон, ковырни.

Детина-некрещенец осторожно обошел Панфила, остановился возле Капсима, повинуясь его персту, ухнул пешней. И сразу же вместе с тучкой снега брызнули осколки льда. Оттаяли лица у общинников: хорош глаз у уставщика! Враз попал.

На помощь Софрону пришли парни и молодые мужики, разгребли снег возле лунки, начали подкалывать лед, пока не соорудили аккуратную прорубь крестом, маслянисто поблескивающую водой и исходящую банным паром.

— Вот и ладно! — улыбнулся Капсим в бороду и, повернувшись к Панфилу боком, сказал спокойно: — Охолонут чуток парни и — зачин! С Софрона начнем?

Панфил кивнул. Капсим подозвал парня, вынул пешню у него из рук, ткнул согнутым локтем в живот:

— Первым пойдешь!

Софрон развязал опояску, сбросил тулуп и сапоги-ичиги, оставшись в длинной рубахе, перехваченной сыромятным ремешком, в широких бурых портах и холщовых носках. Вопросительно посмотрел на уставщика.

— Все снимай, не канителься! — отмахнулся Капсим.

— Зябко! — пожаловался Софрон басом.

— Согреешься в воде, — усмехнулся Панфил. — Она теплая подо льдом! Ишь, в пару вся!

Софрон послушно заголился.