Белый Бурхан

Да и резолюцию на доклад или донос может такую наложить, что и себя забудешь! Почерк у Победоносцева мелкий, плохо читаемый и во всем похожий на своего хозяина. А читает он только те бумаги, что выписаны крупно, каллиграфично!.. Учтет ли все эти мелочи осчастливленный временной удачей архимандрит?

А обещанье его о протекции — пустое… Кто будет слушать далеко отставленного, а не близко приставленного к обер-прокурору? Хотя бывает, конечно… Ладно, поглядим — увидим!

И отец Макарий начал составлять текст маркониграммы, марая и перемарывая не только каждую фразу, но и каждое слово.

ЧАСТЬ 5 СХВАТКА В ДОЛИНЕ ТЕРЕНГ

Копье и крест — орудия казни Христа — символизируют духовную власть.

Из миссионерского устава

Глава первая ПОГАСШИЕ ОЧАГИ

Глухой, будто задавленный стон женщины, остановил Кузьму.

Значит, в аиле кто-то жил?

Справа от Кузьмы, там, за аилом, торчала из кустов голова Фрола, и борода его — грязная и всклокоченная — напоминала бесформенный ком ила, нанесенный талой водой на прибрежный камень-валун, выползший из песка под напором зимних, морозов. Кузьма невесело усмехнулся — сам-то он вряд ли выглядит сейчас красивее и благолепее! Такими рожами только людей пугать! Сунешься сейчас в жилище, а они в эту рожу — из ружья…

Стон повторился.

«Рожает баба, что ли? — темноверец обеспокоенно затоптался на одном месте. — Вот еще напасть!»

Фрол ждал за кустами, готовый в любой миг задать стрекача. Да, он — не Родион, он не выручит… Будет только о своей шкуре думать, ее, родимую, спасать!

Перекрестившись, Кузьма поднял дверь и головой вперед нырнул в полумрак, как в ледяную воду.

Огонь в очаге уже погас, но угли еще тлели. Если на них бросить сухую ветку, то пламя займется и осветит затхлое и уже выстывшее жилище. Кузьма переломил через колено свою палку, потом доломал половинки уже руками, искрошил их едва ли не в щепу, сунул между кривыми, расползающимися в разные стороны ножками треножника, держащего черный котел с какой-то едой. Скоро дерево задымило, вспыхнуло, разогнав полумрак. Кузьма поднялся и увидел женщину, связанную веревками.

— Господи! — изумился он. — Да кто это тебя?

Вместо ответа женщина снова застонала. Кузьма распутал веревки, тронул ее за плечо. Женщина открыла глаза, истошно заорала и полезла под кровать, дрыгая ногами.

— Да не трону я тебя! — испугался Кузьма. — Вот шалая дура! Того, кто вязал и рот затыкал, не боялась, а меня забоялась…

Он сокрушенно махнул рукой и присел у огня. Обломки палки, быстро прогорев, превратились в продолговатые рассыпающиеся угольки, подернутые белым налетом. Пошарив вокруг себя, Кузьма наткнулся на хворост и сунул на угли ветку, которая сгорела еще быстрее.

— Так и топки не напасешься! — проворчал он, стараясь не смотреть на кровать, под которой копошилась женщина. — Еда-то хоть какая есть у тебя?

— Не понимай.

— Поговорили… Ты меня не понимай, я тебя не понимай! Кто тебя связал-то, за что?

— Не понимай!

Женщина выползла из-под кровати, села на другую сторону огня, сунула в рот трубку, прижгла крохотным угольком, задымила, покачивая головой и роняя беззвучные слезы.

Наломав хворосту, распалив костер поярче, Кузьма оглядел нищий аил и понял, что у этой женщины ничего нет. Не приди он ей на помощь, что бы с ней стало? Умерла бы с голоду и замерзла, так и не выпутавшись из веревок… Кто же это с ней так управился? Муж, брат, отец?

Женщина что-то обиженно проговорила, но Кузьма только пожал плечами. Потом встал, поднял деревянную крышку котла… Нет, это варево из муки и жира не для его желудка! Женщина опять что-то сказала и невесело усмехнулась.

— Все понятно, — буркнул Кузьма. — Ничего у тебя нету, как и у нас, горемычных… Чем-то жить будешь до весны?

Женщина вздохнула и сунула трубку в рот.

Глаза у Фрола были не столько вопросительные, сколько ждущие:

— Ну, как тама?

— Как и у нас — пусто.

— А баба чего орала?

— Связал ее кто-то. И рот заткнул.

— Во как!

Фрол помотал бородой, попытался ухмыльнуться, но это у него получилось горько и жалко. Сел на снег, зашарил по нему, ища чего бы в рот затащить хоть веточку, хоть шишку сосновую.

— На главную дорогу выходить надо, — вздохнул Кузьма, — в деревню ближнюю топать.

— Христорадничать?

— А тут чего? — разозлился Кузьма. — На снег ложиться и ноги протягивать? Мы жрать токмо мастаки, а не добывать еду!

Фрол испуганно вскочил. После бегства Родиона он стал побаиваться, что и Кузьма бросит его посреди леса одного.

— Куды иголка, туды и нитка, — пробормотал он. — Совсем пропаду в однове-то! Ты уж меня не кидай.

Он по-собачьи взглянул в глаза Кузьме. Был бы хвост — завилял.

— Пошли.

— Куды эт?

— Там поглядим.

По кромке леса они обошли поляну, вышли на хорошо пробитую тропу, двинулись по ней, ковыляя и спотыкаясь на каждом шагу. Весна давала о себе знать повсюду, но она не радовала бедолаг-темноверцев, поскольку вела новые хлопоты и заботы, не менее мучительные, чем и зимой.

Версты через три Фрол снова сел на снег: