Белый Бурхан

— Так не бывает, сестра. Если нет отца, то сестру должен пристроить старший брат… Нельзя женщине жить одной! У нее должен быть хозяин![176]

— Этот закон знают только мужчины, Кучук. А женщины знают другой закон: нет рядом любимого мужчины, живи одна, жди, когда он придет!.. Женщина не продается и не покупается! Она — не корова и не овца!

— Нет такого закона!

— Есть. Ак-Бурхан привез его в горы.

Кучук вздрогнул — о белом боге Бурхане и хане Ойроте он слышал, но о таком законе — нет. Что-то путает Сапары! Голову ему морочит!

Он хрипло рассмеялся:

— Такого закона нет и не может быть! Поедешь со мной, сестра. У нового мужа тебе будет хорошо, я позабочусь об этом…

О белом боге Бурхане вспомнил и Учур, повернувший коня к аилу Сапары. Что делать, если сама судьба толкает его к этой женщине! Еще парнем приметил ее, потом силой взял в аиле, дождавшись, когда уснет измученная Барагаа, а после и сама Сапары охотно открывала ему эжик своего аила, как только Дельмек уезжал по следу, проложенному камом…

А у кама и тогда уже дела шли неважно. А во время одного из камланий обезноженный старик, сидевший в глубине аила, сказал с необъяснимой злостью:

— Сердце дикого козла съешь, кам! Скоро вас всех будут жечь на огне по приказу Ак-Бурхана, Ульгеня, Алтай-Кудая и других добрых богов! Хватит вам поливать жертвенной кровью землю и дурить головы таким, как мой сын! Капшай, кам! А то и до весны не доживешь, нищим подохнешь…

Будто Яман-Куш накричал… Осенью два раза позвали на камлания, зимой один раз… Мальчишки дразнились, высовывая языки, а девчонки поворачивались к Учуру спиной и, делая вид, что поправляют косы, хлопали себя по заду… А про стариков и говорить нечего! Только и слышал от них: «Ак-Бурхана на тебя нет, кам!», «Подожди, придет Ак-Бурхан, зажарят тебя люди!»

Выходило, что своего последнего коня Учур разорвал на камлании у Яшканчи… Места кочевий освящали теперь молоком, а не жертвенной кровью; кермежеков выкинули из аилов или бросили в огонь, пожертвовав От-Эне; от услуг камов отказывались,[177] ссылаясь на ярлыкчи, который у них уже побывал, научив молиться по-новому…

Сапары, конечно, примет его. Но кто его кормить будет? Кто кусок мяса даст и глоток араки плеснет в пиалу?

Одно и остается — идти в наем к могучему зайсану или хитрому баю, чтобы пополнить ряды их прихлебателей и головорезов, рабов и сорвиголов…[178]

Кто он сейчас для всех? Алмыс! Человек, который вышел из леса, чтобы вредить всем!

Глава вторая АЛМЫСЫ И ИЗГОИ

Тропа шла под уклон, все время огибая то один колок белоствольных берез и сизых осинок, то другой… «Эх, и покосы, поди, тута! — подумал Кузьма, и тотчас сладкой истомой зашлось сердце — деревенские сейчас весной живут, только они, как дуроломы или изгои какие, по лесам бродят, высматривая, что плохо лежит и криво стоит. — У хорошего хозяина все присмотрено, ничего попусту валяться не будет! И эта землица не сама по себе, а непременно чья-то!»

— Балаган! — услышал он восторженный вопль Фрола. — Пра слово, балаган с покоса остался!

Верно, балаган. Только радоваться-то чему? Балаган — жилье летнее, от жары да от мух только и спасает… Не сговариваясь, повернули с тропы на целик. Подошли к строению, осмотрели его: добротно, ладно сработано, даже дверь привешана на ременных петлях. В таком балагане, если печку-каменку сложить, то и зимовать Можно! Аилы-то у некоторых калмыков похуже — живут…

Кузьма дернул дверь, она неохотно подалась и где-то на полпути застряла, упершись в снег.

— Может, пролезешь? — повернулся он к Фролу. — Ты хилый.

Тот боязливо поежился:

— А вдруг тама…

— Вота горе луковое! — чуть не заплакал Кузьма. — Да какого лешака ты все время пугаешься? Снег-то — нетоптанный, разуй глаза!

Фрол перекрестился и робко просунулся в узкую щель.

— Мать моя! — послышался его голос. — Да тута изба прямо! И посудешка есть, и лежаки, и припасен кой-какой!

И сразу же зачавкал, снимая пробу с обнаруженной еды…

Скоротав день до вечера, переночевав в натасканном сене от ближайшей копны, Кузьма и Фрол начали с утра обживаться в чужом балагане, как в собственной избе. Но уже к вечеру следующего дня приехали русские мужики за сеном, оказавшиеся хозяевами балагана, вытурили их, пригрозив, что пожалуются приставу, если варнаки не уберутся на все четыре стороны…

— Без житья мы! — попробовал разжалобить мужиков Фрол. — Из кутузки турнули, а до дому — идти да идти! До тепла хучь дай перебыть! Все едино без надобности стоит!

— Всю вшивоту не обогреешь! — решительно отмахнулся бородач. — Да и балаган по дури спалить можете!

Кузьма первым откачнулся от чужого добра и пошел тем же целиком к тропе, благодарный уже тому случаю, что хоть на две ночи да приютились где бог послал и подкормились солониной и сухотой, что обнаружилась в балагане.

Фрол догнал его уже На тропе, гордо показывая ломоть хлеба, выпрошенный Христа ради.

— Во! А ежели бы на пару с тобой перед имя ни колени стали, то и в балагане бы за сторожей оставили!