Белый Бурхан

Русские вообще никак и ничем не были похожи на алтайцев: они умели держать огонь взаперти в каменных сундуках; жили не в дымных аилах, а в больших деревянных домах, с дырами в стенах; шили одежды не из шкур, как все люди гор, а мастерили их из кусков тканей, сплетенных из грубых и толстых нитей. Они ковыряли железом землю, обували своих коней в железо и даже мясо жарили на железных лепешках с загнутыми краями. А говорили вообще непонятно — сколько ни прислушивайся, ни одного слова не поймешь!

Нет, к русским Учуру дороги нет! Камы им не нужны, а их бородатые попы всегда плюют вслед любому каму, бормоча сердитые и несправедливые слова. Учур был с отцом в долине Куюма, видел русские села и бородатых людей, не любивших алтайцев и не пускавших их в свои дома. Сначала Учур думал, что все бородатые русские — попы. И удивился, что в селе так много попов. Спросил у отца, а тот лишь рассмеялся: «Попы только те, что в женских чегедеках ходят и кресты носят на груди. Остальные просто орусы, у которых хорошо растут волосы на лице!»

Учур тогда охотно согласился с отцом: хорошая борода всегда редкость для алтайца. Интересно, растет сейчас у Ыныбаса борода или нет? Должна расти — он ведь крещеный алтаец, почти русский!

А у Яшканчи — свои думы. Скрепя сердце позвал он кама Учура по совету лекаря Дельмека… Не поможет Учур сыну, как и Дельмек не помог… Да, зря он назвал сына Шонкором! С таким гордым именем мальчишки долго не живут![115] Надо было лягушкой назвать или ящерицей! Теперь-то Шонкору определенно не уйти от духов-кермесов, не разгонит их своим камланием Учур, который уже с утра пьян… Лекарь Дельмек, который учился у русского доктора, полдня старался выгнать из сына болезнь — крепкие травы ему давал пить, на араке тряпки парил и к груди прикладывал, конским сырым навозом Шонкора мазал, жгучей крапивой все тело растирал… Не стало парню легче!

Черная шуба Яшканчи давно вытерлась и выцвела, обросла разноцветными заплатами и обносилась. Но он бережет ее и будет носить до тех пор, пока сама с плеч не свалится: первенца, Шонкора, в нее заворачивал… Радовался тогда… Много пил араки и плясал! А теперь что делать Яшканчи? Плакать, кричать, волосы рвать на голове?..

Всадники спустились вниз, остановились возле юрты. Яшканчи первым оставил седло, нырнул внутрь, вернулся с большой чашкой чегеня. Учур ухмыльнулся и, не оставляя седла, единым махом осушил ее, даже не крякнув, хотя Адымаш половину чашки аракой долила. Потом кам спешился, пошел было к юрте, позванивая колокольчиками на шубе, но его остановил голос Яшканчи:

— Шонкор — там, в аиле…

И махнул рукой в сторону одинокого темного конуса, над которым не струился, как обычно, дымок. Учур поморщился, но пошел взглянуть на больного.

Перешагнув бронзовый топор, лежащий на пороге для отпугивания злых духов, вошел в аил. Удивился убожеству жилья и пустой тулге над погасшим очагом, но не подал вида. «Смирился со смертью сына, даже огонь зажечь не захотел…» Но, подумав, оценил находчивость хозяина: увидев погасший очаг и ужаснувшись нищете жилища, кермесы сами убегут из аила куда глаза глядят!

— Лекарь был? — спросил Учур. — Что сказал?

— Против духов у него нет силы. Тебя велел позвать. Учур кивнул: все правильно — Дельмек помнит уговор. А Яшканчи уже торопливо рассказывал, что Шонкор заболел после весенней откочевки, упав с коня в ледяную воду. Переодеться было не во что — ехал мокрым весь день, и одежда сама высохла на нем. А на стойбище, пока отец с дедом юрту собирали, на сырой земле спал, устав от трудной дороги. Потом кашлять начал, сильно потеть, жаловаться на боль в груди…

Кам склонился над больным — глаза сухие, по лицу внутренний огонь гуляет, а пальцы рук синие и холодные. Гулко кашляет, выплевывая гной и кровь… Таких не лечат ни лекари, ни камы! Оинчы бы отказался: «Все равно умрет парень. Не буду камлать, духов зря тревожить!» Но Учур, выпрямившись, сказал другое:

— Вода виновата в его болезни. Синего Быка[116] вызывать надо, дух воды просить! Вечером камлать долго буду, а утром коня Эрлику подарим, чтоб отвел беду, прогнал кермесов…

Яшканчи облегченно вздохнул — не любят камы, когда впереди их лекаря или врача зовут, сердятся. А Учур не рассердился. Хорошо и долго камлать теперь будет!

Мальчик пошевелился и попросил пить. Отец поднес к его сухому рту бутылку с ледяной родниковой водой, оставленную лекарем. Учур недовольно поморщился: мог бы и посоветоваться, прежде чем аржаном поить! Вода-то его зло, от нее заболел парень! Неспроста, видно, говорят про Яшканчи, что он тупой и упрямый, что в русских избах ночует чаще, чем в своей юрте…

Кам засопел, поспешно вышел из аила, направился к юрте.

Яшканчи, смахнув испарину со лба сына, поплелся следом за Учуром, бормоча слова оправдания. Он боялся, что рассерженный неизвестно на что кам уедет, а больше всего — страшных сейчас слов: «К русским попам вези сына, если обычаи забыл!»

А какие обычаи он забыл? Сына напоил, не спросив кама?