Белый Бурхан

— Чепуха! — отрезал Техтиек. — Все люди трусливы и глупы от рождения. Одни больше, другие меньше. К тому же, их слишком много развелось: на них не хватает ни еды, ни одежды! И не надо оставлять жить всех, это несправедливо. Жить должны только сильные!

Техтиек остался Техтиеком, хотя и воплотился в хана Ойрота.

Ыныбас подъехал к аилу Оинчы, спешился. Сам подвел коня к южному колу, привязал, повернулся к вышедшей из дверей Чейне с готовым вопросом. Но наткнулся на ее прямой, откровенный взгляд, совершенно незнакомый ему, странно волнующий и смущающий.

— Муж опять послал тебя за аракой?

— Его нет дома, Ыныбас.

— Куда же он подевался?

— К Учуру уехал. Дочка у Барагаа умерла. Всегда так у алтайцев! Дочка у жены, сын — у мужа. Будто по местам мешки с припасами разложены…

— А ты почему не поехала?

— Муж не разрешил. Сиди дома, сказал. Жди Ыныбаса. Вот я и жду… Дождалась!

Она попыталась стереть румянец со щек руками, но ей это не удалось, и Чейне резко отвернулась, склонила голову на грудь, зашептала быстро и взволнованно:

— Все равно я скоро твоей женой буду… Хворает муж, ночами плохо спит… А уснет — стонет: духи и бесы покоя не дают… Хоть бы они скорее задавили его!

Последние слова она произнесла со злостью, обидой, отчаянием.

— Не можешь с ним жить — уйди к отцу.

— Жить… С кем жить-то?

Волна жалости окатила Ыныбаса с головы до ног. Он подошел к Чейне, робко провел ладонью по ее черным и блестящим волосам, коснулся зашуршавших под рукой украшений чегедека, вздохнул:

— Да, Оинчы стар и тебе не нужен… Но ты могла бы уйти на следующее утро и никто бы тебя не осудил в горах! Но ты — осталась. Сама осталась! Зачем? Что ты хотела получить от Оинчы взамен? Он ведь и так хорошо заплатил твоему отцу!

— Я не знаю, Ыныбас, почему я осталась. Жалко было.

— А может, тебе захотелось от него поживиться? Ты же знала, что он знатный кам и потому не может быть беден!

— Нет-нет, Ыныбас! Я ничего от него не хотела!.. Чейне всхлипнула, ее узкие плечи сошлись к опущенному подбородку, а руки обхватили эти суженные беспомощные плечи. Вся она сгорбилась и поникла, вот-вот переломится пополам… Ыныбас зло отвернулся: она еще и хочет, чтобы ее пожалели! А за что ее жалеть, если она достойна только презрения?

— Почему ты до сих пор живешь в его аиле? Разве тебе не хочется спать с молодым мужчиной и иметь от него детей?.. Сколько тебе надо денег, чтобы ты вернулась к своему отцу Кедубу?

— Я не знаю. Я не хочу денег!

— Ты не хочешь иметь свой аил, в который могла бы привести любимого мужчину? — сдержанно рассмеялся Ыныбас. — Любая женщина только и мечтает об этом!

— Да, я хочу иметь свой аил! — резко повернулась Чейне, гордо встряхнув головой. — И хочу спать с любимым мужчиной и иметь от него детей! — Она шагнула к нему, выбросила вперед руки. — Ты — мой мужчина! С тобой хочу спать! От тебя хочу иметь детей!

Ыныбас испуганно отшатнулся — такими беспощадными и яростными были ее глаза.

— Возьми меня, Ыныбас! Сделай своей женой! Я не хочу больше ждать, когда умрет муж! Я сейчас хочу жить!

Она снова шагнула к нему, настигла, положила жаркие руки на плечи, заплела их на шее, прижалась.

— Возьми! Женщине в этом не отказывают… Жаром обдало виски Ыныбаса, закружилась голова. Он поднял ее легкое и охотно оторвавшееся от земли тело, шагнул в аил, зацепившись ногой за дверь, которая с хрустом соскочила с петель, перекосилась…

— О, дорогой!.. — шептала Чейне, осыпая его поцелуями. — Как ты долго ехал ко мне! Целых четыре дня…

Оинчы приехал рано утром, когда Ыныбас еще спал. Чейне приняла повод, привязала коня мужа рядом с конем гостя, весело и задорно погладила свои распущенные косы. Оинчы расчувствовался:

— Скучала без меня? Ждала?

Чейне кивнула и, осторожно отведя в сторону оторванную Ыныбасом дверь, кое-как приделанную ее неумелыми руками, пропустила мужа вперед. Увидев спящего на супружеской постели брата, он удивленно посмотрел на жену:

— Когда он приехал и почему спит на моем орыне?

— Где же ему было спать? — фыркнула Чейне. — Рядом со мной, у очага?

В голосе Чейне была такая насмешка, что Оинчы смутился. Сел к очагу, принял пиалу с горячим чаем, медленными глотками выпил, поставил в ногах, не вернув жене. Что это с ним?

— Ыныбас приехал ночью?

— Да, темно уже было.

Чейне набила трубку, раскурила ее от уголька из очага, протянула мужу. Но тот не видел ни трубки, ни жены. Перед глазами все еще стояла убитая горем Барагаа, которую как могла утешала Сапары. А Учур, пьяный и злой, орал на отца, отступающего к выходу, потрясая кулаками над головой…

— Половина беды, что он не стал камом, — прошептал Оинчы. — Вся беда, что он не стал человеком…

Чейне усмехнулась и тут же сунула трубку в рот, чтобы муж не заметил ее злорадства: сначала отец растоптал сына, бросив его в нищету; теперь сын топчет отца, не щадя его старые кости…

Шевельнулся Ыныбас на постели мужа, и лицо Чейне замкнулось еще больше, став чужим и холодным.

— Отпусти меня к отцу, муж.

— Что? — Оинчы поднял голову, удивленно посмотрел на Чейне. — Ты что-то сказала?