Белый Бурхан

Пройдя на рысях кержацкие поселения и обойдя стороной обе Черги, где могли быть полицейские заслоны, на седьмой день пути вышли к Сему, левому притоку Катуни. В Чергинском урмане Курагану удалось подстрелить одну из бездетных самок красавца-курана, и до самой большой воды они шли сытыми. Даже мальчишка немного повеселел... Но Камлак встретил их неприветливо, хотя хозяин первого дома, в ворота которого постучала Адымаш, хорошо говорил по-алтайски и знал обычаи, а все же в ночлеге отказал наотрез:

- Весь дом провоняете своими шубами, а взять с вас нечего... Выспитесь у костра - лето! Вам не привыкать...

Кураган хотел дать ему золотой идам, но Шина шепнула:

- Увидит золото, ночью нас всех передушит, а потом бросит в реку! Глаза-то у него - разбойные!..

Гости не уходили, и хозяин, потоптавшись у калитки, пошел в дом, вынес каравай черствого хлеба, подернутого зеленоватой плесенью, и кринку прокисшего молока:

- Чем богат, тем и рад!

Богат он был, конечно, не только прокисшим молоком, но голодные рты были рады и этой милостыне...

Кураган прошел к лодкам, надеясь на какое-нибудь чудо. Камлак хоть деревня и маленькая, но рыбаков в ней много - можно попытаться разжиться у них хотя бы рыбой. Но как ее есть и готовить? Да и какое мясо - рыба?

Берег реки пустовал. Рыбаки свою добычу взяли утром, и мокрые сети, развешенные на кольях, еще не обрели своей обычной упругости. Длинный ряд лодок был неприступен - каждая посудина сидела на толстой цепи, пристегнутой амбарным замком к железному крюку, намертво вбитому в скальный берег.

- Как собак на цепь посадили!-невесело рассмеялся Кураган, пнув ногой несколько замков.

Да, перебравшись на тот берег, они бы раза в два сократили свою дорогу! Но разве кого из рыбаков упросишь? Да и бумажных денег ни у кого нет...

Потоптавшись без толку у воды, он вернулся и, присаживаясь к костру, уронил виновато:

- Придется на лошадях через паром...

Он хотел прибавить, что дорога им предстоит трудная, берегом и через урманы, но промолчал: что зря расстраивать женщин!

Вяло и виновато горел тусклый костер, изредка сухо потрескивая не совсем хорошим топливом, с трудом собранным женщинами среди голых и мокрых прибрежных камней. Кураган прислушался, и ему показалось, что От-Эне, живущая в нем, на что-то жалуется людям, рассказывая о своей невеселой жизни под этим холодным даже летом небом, изо всех сил стараясь утешить людей, сидящих вокруг, и дать им новые силы, пожертвовав своими:

- Даже этот плавник, подаренный рекой, кормит меня! А у вас все впереди - вы люди! Все-хорошее и радостное, грустное и печальное - у вас еще впереди! Это я говорю вам, мать огня, ваша От-Эне...

- Новое горе у нас, - сказала Шина тихо, - Кайонок заболел.

Кураган испуганно поднял голову; только этой беды им и не доставало!

- Что с ним?

- Молоко было плохое. И хлеб старый.

Кураган посмотрел в сторону дома, где жил жадина русский, с сердцем плюнул:

- Чтоб тебе сгореть от грозы, вонючий барсук!

Барагаа пришла в Абайскую степь пешком, в лохмотьях, исхудавшая до черноты. Во время одного из ночлегов на берегу Урсула за Теньгой, какие-то люди в русских монашеских чегедеках, вышедшие из соседнего урмана на ее огонь, силой овладели ею, ограбили и увели коня:

- У нас один батыр погубил свою лошадь, твой конь ему подойдет! А ты и пешком дойдешь, молодая...

Целый день после этого кошмара Барагаа отлеживалась в кустах, приходя в себя, пока не почувствовала, что может идти. Подкрепившись зеленью, какая нашлась поблизости, она двинулась берегом на Ело, надеясь добыть там немного мяса или курута, а если повезет, то и коня. Содрав с нее шубу и меховую шапку, разбойники не догадались сдернуть плетеный из кожи пояс, в который с изнанки были пришиты золотые и серебряные монеты-все ее богатство, нажитое за годы замужества.

Ее надежды на доброту и участие людей развеялись сразу же, как дым: в Ело Барагаа приняли за нищенку и гнали от каждого аила, бросая вслед не только обидные, злые, слова, но и дурацкие советы, ни один из которых не мог дать ей кров, накормить и обогреть.

Абайская, а потом и Уймонская степи, о которых так много и часто говорили ей встречные пастухи по пути сюда, к Коксе, оказались сухими, выжженными и почти безлесными на десятки верст. Позднее Барагаа узнала, что последние отары ушли отсюда на крохотные пастбища в горы, спасаясь не столько от бескормицы, сколько от людей, хлынувшись из Терен-Кообы во все стороны Они-то и повытоптали своими конями траву...

Конечно, первые же дожди воскресят эти степи, снова придут сюда стада и отары, но пока что дожди не спешили на выручку людям, обходя Катунский, Бащелакский и Тигирецкий хребты стороной, сбивая в небе большие отары туч у Холзуна и на юге - по предгорьям Ульбинского хребта, где не то что непроходимые, но и непролазные места - аюкечпесы*... А зачем скалам да мхам дожди? Дожди нужны людям и скоту!

* Аюкечпес - глухомань, буквально - медведь не пройдет