Белый Бурхан

Федор Васильевич снял пенсне, склонил голову, смотря поверх прически жандармского офицера беспомощными близорукими глазами. Он уже понял, что поп из Бересты его опередил, выдвинув свою версию. И чтобы теперь ни говорил Гладышев, какие бы новые факты ни приводил, они только будут добавлять лишние звенья в сушествующую у Маландина схему.

Ротмистр чиркнул спичкой, прикурил свою папиросу, дождался, когда спичка догорит, изогнувшись крючком, растер уголек в пальцах. Потом быстро взглянул на доктора:

- У меня фактов больше. Могу даже сказать вам по секрету, что Техтиек, который купил у Торкоша табун коней купца Лапердина, военный вождь бурханов! И кони ему были необходимы для своих головорезов... Скажу еще больше найденный труп Техтиека - имитация, вводящая в заблуждение русскую полицию. Хан Ойрот и Техтиек - одно и то же лицо... Некоторые из арестованных нами бурханистов в один голос утверждают, что Техтиек вербовал людей для бурханов, а тех, кто отказывался, убивал. Так что и все найденные трупы можно отнести на его счет... Что же оставалось делать Лапердиным и другим богатым раскольникам? Брать в руки оружие! Им было что, в конечном счете, защищать... А вашим алтайцам защищать нечего, им более сподручнее брать чужое!

- У алтайцев нет воров, - бросил Федор Васильевич холодно. - Этот сапог только русскую ногу давит...

- Я думаю об этом предмете иначе! Маландин меланхолично пускал дымные бублики к потолку и внимательно следил за их метаморфозами. Доктор поднялся:

- Я могу идти, господин ротмистр?

- Я очень сожалею, господин Гладышев, но вы меня ни в чем не убедили, а еще более усилили мои подозрения в отношении вас. Думаю, что ваше участие в деле бурханов, хотите вы того или нет, было не пассивным, а достаточно активным!.. Но я не буду предъявлять вам ордера на арест и обыск. Но расписку о своем невыезде из Горбунков до окончания следствия по делу бурханов вы должны мне оставить. Перо и бумага на столе!

Маландин бросил окурок на пол и придавил его сапогом.

Ротмистр прожил в Горбунках пять дней и уехал ни с чем, допросив всех оставшихся кержаков и исписав гору бумаги. Перед отъездом, явно чем-то озабоченный, зашел к Гладышевым, уже вполне уложившимся в дальнюю дорогу. Этот визит немало удивил Федора Васильевича - ведь расстались они два дня назад отнюдь не по приятельски...

- Удивлены? - спросил гость.

- Не очень, в общем-то... Вы пришли с обещанным обыском?

- Нет, господин доктор... Я долго думал над вашими словами и пришел к выводу, что вы не так уж и парадоксальны! Мы действительно ведем себя с этими инородцами, как медведи в посудной лавке... Разрешите мне сесть?

- Да, разумеется!-смутился доктор.-Прошу сюда, в кресло. Только его и стол еще не упаковали... Что будете пить? Правда, выбор у меня невелик. Нет шартреза, перно, камю, мадеры, глинтвейна, но есть медицинский спирт и великолепный бадановый чай! Если их перемешать вместе, то легко можно получить нечто среднее между пелинашем и ромом... Разумеется, используя еще и сахар!

Маландин никак не прореагировал.

Он сидел неестественно прямо, уставившись немигающими глазами в квадратные темные пятна на выцветших обоях, где еще совсем недавно висели фотографии родственников и портреты дорогих сердцу писателей, ученых, музыкантов.

- Вы все-таки уезжаете, господин Гладышев?

- Да, в Томск. Если с вашей стороны не будет теперь каких-либо препон и подозрений.

- Я погорячился, господин Гладышев, приношу свои извинения. Мне ваша расписка более не нужна... Провокации типа берестянской обнаружились мною и в других смешанных селах... Вы оказались правы больше, чем я... Невозможно все раскопать до конца и потому, как это ни прискорбно, приходится только сожалеть о напрасных жертвах... Политика кнута и пряника по отношению к инородцам все более и более тяготеет к кнуту. Добром это не кончится для России!

Теперь взгляд Маландина перекочевал на груду книг, накрытых клетчатым пледом. Как бы пересчитав их, жандарм, скользнув взглядом за окно, в палисадник, где чахли мелкие, так и не удавшиеся Галине Петровне розы.

- Вы знаете, что самое трудное в нашей работе, господин доктор?

Федор Васильевич поставил графинчик на стол, пожал

плечами:

- Я не знаком с работой политического сыска, господин ротмистр. Извините великодушно!

- Самое трудное в нашей работе - поставить точку! - продолжил ротмистр, не обратив внимания на реплику доктора. - У нас, в наших бумагах, этого знака никогда нет, как нет его у железнодорожных телеграфистов. И они и мы изображаем точку двумя многоточиями*... Я говорю, разумеется, в иносказательном смысле.

* В азбуке Морзе знак точки передается шестью точками.

- Я так вас и понял.

- Вот и у меня сейчас нет этой проклятой точки!

Я ничего не сделал путного в вашей деревне, и в Томске меня ждет неизбежный нагоняй от моего несентиментального начальства! Разумеется, вас, обиженных мной, это должно только радовать!..

- Я врач. И меня никогда не радует чужая боль!

Галина Петровна внесла исходящий парком самовар,

водрузила его на стол, вопросительно посмотрела на

мужа:

- У меня готов пирог.