Белый бушлат

— А что я такое делаю? — говорит чинящий шляпу, с вытянувшимся как канатный сарай лицом. — Что, уж и работать здесь больше нельзя? Сразу тебя в сачковании заподозрят — дескать, вверх по одному трапу и вниз по другому?

— Знаем мы ваши фокусы, сэр. Можешь не вкручивать, сам на блокшиве служил. Отваливай, говорю тебе, и чтоб духу твоего здесь не было, а не то я позабочусь, чтоб тебя кое к чему подтянули, а снизу на заклепку взяли и головку ей расклепали. Отваливай, говорят тебе, или я запрячу тебя куда знаешь, как нищий кусок мяса в суму.

Часто видишь, что на всех видах судов матросы, выражающиеся на самом цветистом морском диалекте, имеют весьма слабое отношение к морю. Из уст морского пехотинца вырывается порой больше соленых словечек, чем вы сможете услышать от заправского бакового старшины. С другой стороны, самого лучшего моряка вы можете принять на берегу за сухопутного жителя. Когда вы видите парня, рыскающего по порту, как судно, возвращающееся домой из Индии, с длинной лентой наподобие коммодорского вымпела, развевающейся у него на топе мачты, и заходящего в питейные заведения с таким шикарным разворотом, как будто адмирал подходит к трехдечному кораблю на своей барже, вы можете отнести этого человека к разряду жоржиков, сиречь самых обыкновенных хвастунов. И сколько же таких мнимых марсофлотов встречается на нашей военно-морской планете!

LXXIV Грот-марс ночью

Весь переход наш из Рио до экватора был с точки зрения погоды сплошной увеселительной прогулкой. Было особенно приятно, когда наша полувахта сидела, развалясь, на грот-марсе, коротая время в разнообразных приятных занятиях. Вдали от офицеров мы невинно развлекались, и притом больше, чем в какой-либо другой части корабля. Днем многие из нас прилежно занимались изготовлением шляп или починкой одежды. Но ночью нами овладевали более романтические настроения.

Часто Джек Чейс, восторженный почитатель моря, обращал наше внимание на лунный свет, игравший на волнах, и приводил избранные цитаты из своего каталога поэтов. Никогда не забуду лирического выражения, с которым однажды утром он перед восходом солнца, когда весь восток был залит пурпуром и золотом, оперся о стень-ванты и, протянув над морем свою доблестную руку, воскликнул: «Глядите, вот Авроры лик!» и плавно, неторопливо продекламировал строки:

Блеск утра миру нехотя даря,
Завесу мглы раздернула заря.

— Коммодор Камоэнс, Белый Бушлат, не кто иной. Но сейчас вы понадобитесь, мы должны выстрелить лисель-спирт — ветер меняется.

С нашего высокого насеста фрегат в лунные ночи представлял сказочное зрелище. Он шел полным бакштагом, с лиселями по обе стороны, так что паруса на грот- и фок-мачтах имели вид величественных сужающихся кверху пирамид, с основанием более ста футов шириной и заканчивающихся высоко в облаках легким гребнем бом-брамселей. Эта огромная поверхность снежно-белой парусины, скользящая по волнам, была действительно великолепным зрелищем. Три покрытые белыми саванами мачты казались призраками трех гигантских турецких эмиров, огромными шагами шествующих по океану.

Поэзию картины усугубляла порой и музыка. Оркестр собирался на полубаке, услаждая офицеров, а значит и нас, прекрасными старинными мелодиями. Под эти мелодии кое-кто из матросов пускался в пляс на марсе, который по своим размерам мог быть приравнен к средней гостиной. Когда же оркестр не играл, то ему на смену приходили соловьи из команды.

В этих случаях обычно вызывали Джека Чейса, и он услаждал нас своей свободной и благородной манерой исполнять «Испанских дам», любимейшую песню английских военных моряков, равно как и многие другие морские песни и баллады, в том числе

Сэр Патрик Спенс был отважней всех,
Кто плавал по морям.

Также:

И трижды крутнуло корабль наш,
Сделал три круга он,
Точно три круга он описал
И сокрылся в пучине морской,
Морской, морской, морской,
И исчез в пучине морской![404]

Вперемешку с этими песнями марсовые травили всякие были и небылицы. В этих случаях я всегда старался вызвать самых почтенных тритонов на рассказы о прошлых боях, в которых они участвовали. Немногим из них пришлось понюхать пороху, но зато рассказы тех, кто его действительно понюхал, приобретали особую ценность.

Был среди нас старый негр по прозвищу «Чернявый», приписанный к запасному становому якорю. Мы часто приглашали его в тихие ночи к себе на марс, чтобы послушать его рассказы. Был он человек степенный и трезвый, очень умный, прекрасного, открытого нрава, один из лучших людей на корабле, которого все очень высоко ценили.