Белый Доминик

Не плачь, мой милый, хороший мальчик! Не надо плакать! Я тебе сделала больно? Иди сюда! Ну, будь умницей! Разве ты бы любил меня больше, если бы я думала иначе? Я тебя напугала, мой бедный Христиан? Смотри, может быть, не так уж все и пло- хо, как я описала! Может, я слишком сентиментальна и вижу все в искаженном и преувеличенном свете. Когда целыми днями нап- ролет человек должен беспрерывно декламировать монолог Офе- лии, от этого остается сильный осадок. В этом жалком искусс- тве комедиантов есть нечто порочное, что разлагает и убивает душу.

Послушай, а вдруг произойдет невиданное, удивительное чу- до, и в столице меня встретят с литаврами и трубами, и мгно- венно... все... все ... будет хорошо?

Она громко и искренне рассмеялась и осушила губами мои слезы, но я ясно почувствовал, что она сделала это специаль- но, чтобы ободрить меня, чтобы я разделил с ней ее веселость. К моей глубокой печали о ней примешивалось еще другое чувство, которое разрывало меня на части. Я со скорбью осоз- навал, что она старше меня не только по земным годам - нет, я был ребенком по сравнению с ней в каком-то более глубоком смысле.

Все это время, с тех пор, как мы узнали и полюбили друг друга, она скрывала от меня свою скорбь и все свои муки. А я? При каждой возможности изливал перед ней самую незначитель- ную, самую инфантильную мою заботу.

По мере того, как я осознавал, насколько ее душа более зрела и взросла, чем моя, корни моих чаяний таинственно обры- вались. Она, долж но быть, чувствовала то же самое, потому что все время горячо и нежно обнимала и целовала меня, так, что внезапно ее ласки показались мне м атеринскими.

И я говорю ей самые ласковые и теплые слова, которые я только могу придумать, но в мозгу моем скачут неопределенные, но навязчивые мысли: "Я должен сделать хоть что-нибудь! Только лишь действия могут меня сделать достойным ее! Но как я могу ей помочь? Как я могу ее спасти? "

Я чувствую, как страшная черная тень поднимается во мне, как нечто бесформенное сдавливает мое сердце. Я слышу шепот сотен хриплых голосов над моим ухом: "Ее приемный отец, этот идиотский точильщик. это он - преграда! Преодолей ее! Унич- тожь его! Кто об этом узнает? Трус, почему ты боишься себя самого? "

Офелия отпускает мои руки. Она мерзнет. Я вижу, что она дрожит. Неужели она угадала мои мысли? Я жду, пока она что-ни- будь скажет, что-нибудь, что даст мне хотя бы тайный намек, ч т о я должен сделать.

Все ждет во мне: мой мозг, мое сердце, моя кровь. Даже шепот в моих ушах смолк и тоже ждет. Ждет, затаившись, с дь- явольской уверенностью в конечной победе.

Она говорит - и я слышу, как ее зубы стучат от внутренне- го холода... она, скорее, бормочет, нежели говорит:

- Быть может, ты сжалишься над ним, Ангел Смерти? Черная тень во мне внезапно превращается в белое ужасающее пла- мя, переполняющее меня с головы до ног.

Я вскакиваю, хватаюсь за весла: лодка как-будто только и ждет этого знака. Она плывет все быстрее и быстрее, и мы пе- ресекаем течение, приближаясь к нашему берегу, к улочке Пе- карский ряд.

Мерцающие глаза домов снова светятся из темноты. С лихо- радочной быстротой поток несет нас к плотине, туда, где река покидает город.

Любовь прибавляет мне силы, и я гребу прямо к нашему до- му. Белая пена вздымается вдоль бортов. Каждый мой гребок укрепляет мою безумную решимость! Кожа ремней в уключинах скрипит: "Убей! Убей! Убей! "

Затем я привязываю лодку к одному из столбов на берегу и беру Офелию на руки. В моих руках она легка, как пух.

Я испытываю какую-то необузданную животную радость, как будто я в одно мгновение стал мужчиной телом и душой. И я быстро несу Офелию в сиянии фонарей в темноту узкого прохода.

Там мы долго стоит и целуемся в изнуряющей неистовой страсти. Теперь снова она - моя возлюбленная, а не нежная мать.

Шорох позади нас! Я не обращаю внимания: что мне до это- го! Затем она исчезает в передней дома. В мастерской то- чильщика еще горит свет. Он мерцает из-за мутного стекла, за которым жужжит токарный станок.

Я берусь за ручку и осторожно ее опускаю. Узкая полоска света появляется и тут же исчезает, когда я снова тихо закры- ваю дверь.

Я подкрадываюсь к окну, чтобы определить, где стоит то- чильщик. Он наклонился над станком, в руке у него сверка- ющий кусок железа, а между пальцев в полутьме комнаты разлетаются белые, тонкие, как бумага, стружки и падают вокруг гробов, как мертвые змеи. Внезапно я ощущаю страшную дрожь в коленях. Я слышу, как мое дыхание со свистом вырывается. Чтобы не упасть и не разбить оконное стекло, я вынужден прислониться плечом к стене.

"Неужели я стану подлым убийцей? " - раздается вопль в мо- ей груди. "Предательски, из-за спины, убить бедного стари- ка, который всю свою жизнь принес в жертву любви к моей... к своей Офелии! "

Внезапно станок остановился. Мотор затих. Мгновенно мерт- вая тишина обрушивается на меня.

Точильщик выпрямляется, слегка повернув голову, как будто прислушиваясь, откладывает долото и медленным шагом идет к окну. Все ближе и ближе. Его глаза устремлены прямо на меня.