Белый Дозор (под псевдонимом Алекс фон Готт)

Лёша открыл глаза, улыбнулся солнцу, проглянувшему сквозь облака, которых с утра было еще совсем мало, словно на ночь они попрятались и теперь неторопливо возвращались на свои излюбленные места. В этой утренней солнечности горы выглядели совсем иначе, встав перед путниками во весь свой могучий, поднебесный рост. От русла вверх карабкались по камням корни причудливо закрученных сосен, вились длинные, серпантинные нити лиан, за ночь выбросивших белые, похожие на колокольчики цветы с желтыми серединками. Добродей занимался с лошадьми, расчесывал их роскошные белые гривы, напевая под нос незамысловатый мотивчик, в котором угадывались вариации на тему роллинговского «Satisfaction». В свое время Добродей послужил в американской армии, воевал во Вьетнаме, где и пристрастился к первоклассному року, а поскольку больше никто в отряде его музыкальных пристрастий не разделял, то пел Добродей в основном своим лошадям, которые были его самыми благодарными слушателями.

Стали умываться ледяной водой, собираться в путь. Виктор, недолго думая, выпросил у Богумила его нож-пластун, попросил подогреть на вчерашних угольях воды, бросил туда кусочек мыла, взбил пену и гладко выскоблил щеки.

– Еще бы одеколону сюда, – пошутил неунывающий и привычный к походам бывший офицер. – Вот тогда был бы полнейший, как говорят в Париже, манифиг.

Все рассмеялись. Этот прикованный к своему ложу человек был одной с воинами крови и уже успел заслужить их безоговорочное уважение. Всех, кроме, казалось, Живосила. Тот вообще держался несколько обиняком от ратников, точно подчеркивая, что он не с ними, что его в свои ученики выбрал сам Вышата и не стоит причислять его к кругу простых воинов. Поэтому Живосил сделал вид, что ничего не услышал, и Вышата, стоглазый Вышата, который замечал и видел всё на свете, закусил нижнюю губу и сжал кулаки так, что побелели пальцы. Он мог бы разрушить всё одним движением мизинца, но, помимо Толкиена, в друзьях кудесника ходило в свое время множество других известных людей, и в том числе один упрямец из Назарета, знавший, что его ждет страшная смерть на кресте, и тем не менее он предпочел ее взамен трусливого бегства от проблем этого мира. Вышата помнил молитву этого парня в Гефсиманском саду. Он тогда был рядом, слышал каждое слово, и всё его естество желало вмешаться, помочь, не допустить предательства, плена, пыток, но... Чему суждено сбыться, то нельзя поправить, будь ты хоть трижды мудрец. Поэтому Вышата лишь вздохнул, стиснул зубы и... в который раз промолчал.

Переправу одолели быстро, с налета, с шутками, беззлобными подначками, как говорится, «на ура». Спустились вниз, в долину, с трех сторон окруженную горами, перевалив через хребет на южной строне. Внизу сразу стало жарко, ратники разделись по пояс, лошади фыркали, словно заправские банщики в парной, били себя по бокам хвостами, точно вениками, отгоняя назойливых оводов. Вскоре над лошадьми образовалось целое облако всякой насекомой, кровососущей живности, и это сильно замедлило продвижение вперед. Вышата, недолго думая, ткнул посохом в небо, и паразитов закрутило в темный, роистый смерч. Он поднялся ввысь и там распался. «Так-то лучше, – пробурчал кудесник, – еще не хватало страдать от разной Мариной мелюзги, будь она неладна».

К полудню вышли из долины, окончательно войдя в равнинное, зеленое море. Лошади на ходу рвали сочную траву, довольно ржали, показывая крупные, белые, как сахар-рафинад, зубы. Трава поднималась до того высокая, что кони раздвигали ее грудью, будто корабли, режущие волну. Сходство с морем добавлял ветерок, гуляющий низко над землей, колышащий травы, разносящий чарующие запахи полевых цветов. Равнину пересекли без привалов, решили не останавливаться и ускорили шаг, так как Лёше вдруг, во второй уже раз, резко стало хуже. Отряд одолел многие десятки верст единым переходом и в самый послеобеденный зной вошел под сень леса еще более необычного, чем тот, где началось их путешествие в Безвремéнье.

Деревья здесь были, словно живые: стояли плотной стеной, ствол к стволу, а узкие промежутки между ними заполняла молодая поросль и кустарники, по большей части совсем не безобидные, ощетинившиеся острейшими шипами. Пройти сквозь такую преграду оказалось невозможным. Ратники, не сговариваясь, достали оружие, решили прорубать тропу, но кудесник остановил их легким мановением руки.