Белый ферзь

Нервы надо иметь железные. Или вовсе их не иметь. Колчин проверял на самом себе. Давид Енохович как- то легкомысленно, от большого расположения к ЮК, предложил: «А хотите, покажу, что нас есть?!». И Колчин легкомысленно, от большого расположения к Давиду Еноховичу, согласился: «Хочу!». Штейншрайбер, соблюдая ритуал, накапал в мензурку спирта и протянул Колчину. ЮК, соблюдая режим, отказался. А зря. Давид Енохович водил Колчина по подвальным коридорам, по холодильным камерам, по… хм… разделочным и пояснял с вдохновением гида Третьяковки: «Тут у нас расчленёнка!.. Здесь кончушка (то есть сгоревший на пожаре, на жаргоне пожарных: кончушка), соседи сказали: алкаш. А кто-то из тушивших огонь и первым обнаруживших тело поцокал: «Гляди-ка! Алкаш-алкаш, а носки чистые, белые…». Не носки это, он так обгорел. А действительно, похоже на носки, да?! Так… А это кто у нас?! Вроде бы вас тут не лежало, любезный. Утопленник явный. Неделю проплавал. Лида! Ли-ида! Где она, прах ее побери!.. Вы тут постойте на минуточку, ладно? Я выясню…». Ко всему прочему, Штейншрайбер сулил тоном нечто и вовсе уникальное, мол, это еще не самое интересное, это еще не самое-самое! Точь-в-точь совпадая с третьяковским гидом, мол, бурлаки бурлаками, Репин Репиным, а вот мы сейчас подойдем к тако-ому… вот оно, вот оно – «Явление Христа народу»!.. Колчин укрощал разыгравшееся воображение, но оно было неукротимо, пока Штейншрайбер влек ЮК за собой и сулил, сулил: «Сейчас тако-о-ое покажу!». И наконец привел к маловместительной подсобке и закопошился с ключом и висячим замком: «Сейчас, сейча-ас!». Воображение мгновенно намалевало упырей, теснящихся стоймя в помещении, чей объем не больше шкафа… упырей, которые, в отличие от предыдущих экспонатов, настолько живые такие, веселые, что их приходится запирать на висячий замок. А дважды еврею хоть бы хны! Патологоанатом, прах его побери! Дважды еврей управился с замком и распахнул дверцы и с неподдельным (с неподдельным, прах его побери!) восторгом показал: «Во! Доски от гроба! Нравится? Нет, вы пощупайте, пощупайте! Оцените! Во такие книжные полки из них получаются!». Кто запамятовал период застоя? И негласный девиз трудящихся: «Волоки с работы в дом все, что пригодится!». Что бы такое уволочь патологоанатому с ЕГО р-работы для дома, для семьи? Ан вот…

Книжные же стеллажи Давиду Еноховичу и впрямь были необходимы – он частенько, говаривал: «Есть профессиональные писатели, а я – профессиональный читатель!». Он читал ВСЕ, когда-либо напечатанное. И, разумеется, тексты, имеющие отношение к сынам Израилевым, не в последнюю, а то и в первую очередь. Не подлинники (где их выпросишь?), но каждую публикацию, комментарий, репринт. И кумранские рукописи, и каирскую генизу (аналог тэр-ма, то есть книгам из кладов, но не тибетским, а… сами понимаете. Российский подданный, караим Фиркович в прошлом веке отобрал на родине предков все, что считал ценным, и во многих ящиках привез… Остальное подобрал Запад, издал каталоги. Но все эти каталоги несопоставимы с коллекцией Фирковича). Такой вот разноплановый человек – Давид Енохович Штейншрайбер: трупы потрошит, книжки читает, ВСЕ книжки читает. Даже теперь, когда в глазах пестрит от печатного изобилия. Исключая, впрочем, хорор, иначе говоря, романы ужасов. Не от природной пугливости, а: «Ну, ни вот на столько эти профанаторы анатомию не знают! Фонтан крови у них! После такого разреза сначала вообще ничего, если даже пополам! Пришли бы они ко мне, проконсультировались… Нет, правильно я – профессиональный читатель, а не профессиональный писатель, правильно!».

Дважды еврей, может быть, и профессиональный читатель, но в первую очередь – профессиональный (ведущий!) патологоанатом. Он и возник в поле зрения, когда на Маяковке только-только начиналась Центральная школа, тот самый клуб «Фрунзенец», за аргентинским посольством. Чем привлекло каратэ-до ведущего патологоанатома? Сам Штейншрайбер на татами не рвался, все больше наблюдал. Вероятно, сыграли свою роль мифы и легенды типа: один удар и – человек труп. Что мы тогда, в середине семидесятых, знали о каратэ-до? Разве «Гений дзюдо»? (И то – гений, но – дзюдо!) А трупов по Москве в ту пору было не в пример меньше, нежели нынче, и все какие-то банальные – ДТП, алкогольная поножовщина. Вдруг на Маяковке удастся застать нечто нетривиальное?

Зряшная надежда, увы (то есть ура!). Первый и единственный тогда авторитет, Алексей Борисыч Коршнин, он больше идеолог каратэ-до, прежде всего давал форму, он больше не файтер, не боец, он академик каратэ. Вот колчинская секция, остоженская, тех времен – да, биндюжного порядка, плющились до мелких увечий, пока не прослышали о школе Коршнина… Хотя… вполне и вполне мог бы стать клиентом Давида Еноховича тот же парубок с Херсонщины – перелом позвоночника и ушиб коры головного мозга, как он сам небрежно пояснил, мол, ма-аленькая травмочка у меня…