Белый флаг над Кефаллинией

Катерина Париотис тоже прибежала на площадь посмотреть на немцев. Она переводила взгляд с итальянского штаба на кафе Николино и обратно. Катерина понимала: несмотря на то что итальянки улыбаются, по-прежнему светит солнце и город спокоен, происходит непоправимое. Она понимала, что теперь война так скоро не кончится, — по крайней мере для них, жителей Кефаллинии. Если даже итальянцы уйдут, а там, в штабе, речь идет, конечно, об этом, то все равно останутся немцы.

(Да, итальянцы и капитан Альдо Пульизи уйдут, оставив остров немцам, она это чувствовала.)

— Меня от них тошнит, — сказала синьора Нина. — От этих сигарет меня тошнит, — уточнила она, переводя взгляд полузакрытых глаз на обер-лейтенанта. И, стиснув зубы, выдавила улыбку. Карл Риттер улыбнулся в ответ; взгляд его скользнул с бюста Триестинки на ноги Адрианы.

Из-за угла в платьях из легкой прозрачной ткани появились сестры Карамалли. Обе черненькие, они шли в ногу, точно пара лошадок в упряжке, и поворачивали голову то в сторону немецких мотоциклов, то в сторону обер-лейтенанта. Они тоже были сражены его красотой.

— Но что там происходит? — спросила синьора Нина. — Почему наши не идут?

— Ведут переговоры, — объяснил Паскуале Лачерба. Синьора Нина бросила сигарету, выкурив меньше чем до половины, — бросила не на тротуар, а на мостовую, и с асфальта поднялась тонкая струйка дыма, едва заметная при ярком солнечном свете.

— Но договорятся ли они? — продолжала синьора Нина.

— Да, — ответил обер-лейтенант. Девицы повернулись в его сторону. Пристально глядя на синьору Нину, Карл Риттер улыбался. Он смотрел куда-то за Триестинку с ее пышным бюстом, дальше ног Адрианы.

— Конечно, — подтвердил Паскуале Лачерба. Синьора Нина не сумела скрыть свое удивление, по лицу ее было видно, что она удручена, устала.

— Вы так считаете? — проговорила она.

— Мы — товарищи по оружию, — разъяснил Карл Риттер, кивнув в сторону штаба.

По-видимому, он хотел внести ясность в создавшееся положение, чтобы никто не строил напрасных иллюзий. Он с явным удовольствием повторил:

— Итальянцы и немцы — товарищи по оружию.

Тут снова послышался голос фотографа; он примирительно поддакнул.

— Конечно, конечно.

— А как же Бадольо? — спросила синьора Нина; в голосе ее звучала нотка надежды.

Обер-лейтенант сделал резкий жест рукой; сверху вниз.

— Scheisse — сказал ой.

— Что это значит? — спросила синьора Нина, обращаясь к Паскуале Лачерба.

Фотограф кашлянул. Видимо, он колебался, переводить или нет.

— Это значит дерьмо, синьора Нина.

3

— Точнее говоря, — продолжал он так, словно после долгих раздумий пелена времени несколько спала, — происходило перемещение войск, части меняли дислокацию. Например, одну итальянскую батарею послали для усиления немецкого гарнизона в Ликсури, в порядке дружеской помощи. По вечерам офицеры — итальянцы и немцы — сидели за одним столом, вместе ужинали.

— Выпьем еще по одной? — предложил я, желая подбодрить собеседника.

— Давайте.

Ветер стих. Среди облаков, продолжавших свой стремительный бег над холмами и заливом, появились голубые просветы. Тусклый матовый свет ненадолго освещал то один, то другой угол площади, пока не разлился повсюду, обволакивая ровной пеленой.

— До перемирия, — рассказывал Паскуале Лачерба, — если не считать передислокации войск, не произошло ровно ничего существенного. Кто мог предположить, что вскоре начнется такое… Разве можно было себе представить? — прошептал он, глядя на меня, но обращаясь только к самому себе.

Внезапно в глазах его, в черных расширенных зрачках за толстыми стеклами очков, как мне показалось, промелькнула холодная тень испуга; сам того не желая, он увидел, возможно, целую картину прошлого.

Это длилось какую-то долю секунды. Паскуале Лачерба подошел к той бездне, где таилось главное воспоминание, наложившее отпечаток на всю его жизнь, — подошел, потом отпрянул, пытаясь от него избавиться, как от наваждения. Он думал или хотел думать, что избавился от него навсегда, но вот, при первом же упоминании, оно всплыло вновь.

Не возненавидел ли он меня за это?

Как бы желая поскорее прийти в себя, он торопливо отхлебнул еще глоток узо и только тогда успокоился. Он снова смотрел перед собой, и во взгляде его была уверенность человека, который восстановил, наконец, утраченное было равновесие.

— Они ходили по одним и тем же улицам, — произнес он, указывая палкой на улицы и площадь Аргостолиона, все еще странно безлюдные и тихие. — Случалось, обедали за одним столом.

Его это удивляло по сей день; казалось, он все еще недоумевает, как это могло быть. Прошло много лет, и осталось лишь удивление: страх прошел. И внимание его сосредоточилось на предмете, составлявшем частицу реального мира, на рюмке узо.

Глава пятая

1

В день первой встречи на холмах Ликсури в просторной палатке офицерской столовой все вели себя весьма корректно. Квадратная палатка была ярко освещена электрическими лампочками. Порывистый ветер с моря хлопал парусиной, точно отставший от крыши лист кровельного железа.