Белый флаг над Кефаллинией

Около Куруклаты у дороги встретился овраг пошире, чем ущелье у Дафни. Здесь горы кончались, дальше дорога шла по склону вдоль берега. Карл Риттер пересчитал итальянских офицеров: их было девятнадцать; унтер-офицеров и солдат он считать не стал, но те тоже подлежали расстрелу; надо было расстрелять всех. Он приказал отвести их в лощину; потом, после расстрела, два сапера должны были заложить среди трупов мины и подорвать их.

Итальянцы поняли, что им уготовано: с криками бросились они к конвоирам; кто-то заплакал, призывая на помощь мать, отца, мадонну. Невыносимое зрелище; Карл Риттер устыдился за них, не умеющих умереть, как мужчины; он разозлился на них и на себя, что дотащил их до Куруклаты. Видеть, как плачет человек, одетый в солдатскую форму! Нет уж, такого с ним никогда не случалось.

Карл Риттер быстро встал во главе колонны и дал сигнал к выступлению, прежде чем отзвучали выстрелы в лощине.

А на что они рассчитывали после своего предательства? На капитуляцию с воинскими почестями?

Фарса! Теперь непосредственным объектом была Фарса. По ту сторону склона, за Фарса, вели бой горные стрелки. Их минометы перепахивали поля и оливковые рощи, превращали в крошево дома. Из города, с прибрежной стороны, на огонь горных стрелков отвечали пулеметные гнезда итальянцев. Но что они будут делать, когда обнаружат, что за их спиной, с тыла подходит немецкая колонна?

Нужно было ускорить шаг, вступить в бой, броситься в огонь. До сих пор им довелось лишь сделать долгий переход, захватить врасплох отряд сонных обозников, принудить к сдаче изолированный батальон. До сих пор они всего лишь расстреливали беззащитных людей: итальянцев, правда, но беззащитных. Карл Риттер в глубине души молил, чтобы вражеская пехотная часть, стоящая в Фарса, оказала сопротивление; молил, чтобы потребовалось брать дом за домом, улицу за улицей, чтобы врага пришлось убивать в бою. Он молил про себя, смутно, ни к кому не обращаясь, молил, чтобы враг оказал сопротивление на всем полуострове Аргостолион, чтобы уничтожить его в сражении.

Итальянцы были вот здесь, за деревянным мостиком, за низенькой стенкой, слепленной из камня и земли, огораживающей возделанный участок. Итальянцы отвечали огнем и в сторону отряда Карла Риттера.

Броситься на землю, подползти, окружить, разгромить их, ворваться на улицы Фарса, проложить себе путь до центральной площади, выпить глоток воды не из фляги.

Он кинулся на землю, стреляя по стене; и когда он перепрыгивал эту стенку, за ней вокруг своего пулемета «бреда» лежали убитые итальянские пулеметчики. Мертвых были много — за углами домов, на перекрестках улиц; наконец-то итальянские солдаты умирали с оружием в руках. Потом их осталась лишь кучка посреди площади, зажатая перекрестным огнем его солдат и горных стрелков, вошедших в городок с юга.

— Убить их! — крикнул Карл Риттер своим людям. — Убить их на месте!

Операция по соединению была закончена примерно в назначенное время. Карл Риттер разыскал фонтан и с жадностью напился. Когда он, вытирая рот рукой, поднял голову, первые эскадрильи «юнкерсов» и «мессершмиттов» вступали в бой; они летели на Аргостолион бомбить последние позиции итальянской артиллерии.

Битва за Кефаллинию, подумал Карл Риттер, практически пришла к концу.

4

Пришел конец, и Адриана почувствовала это — не по приближению самолетов, а по неожиданной тишине на Вилле, по той пустынности, которая на ней воцарилась. Отдаленная стрельба смолкла, на Кефаллинии настала пауза: не перемирие, а минутное выжидание.

Куда бежали синьора Нина и остальные девушки? Неужели они надеялись таким путем спастись от своей судьбы?

Адриана не двинулась, не поглядела. Жалюзи были спущены, между планками пробивался нежный зеленоватый свет, полосками ложившийся на пол, на коврик. Дым сигареты в пепельнице тонкой прямой нитью поднимался к потолку.

«Ну, вот, — подумала она, — «юнкерсы» возвращаются».

Вилла вздрогнула; разлетелись последние стекла где-то в соседней комнате, распахнулась и захлопнулась дверь; порыв горячего ветра пронесся по спальне. Нить дыма порвалась, рассеялась. Но волна, рыча, пронеслась мимо и обрушилась на другую сторону залива, на Аргостолион и холмы.

Адриана машинально потянулась за сигаретой, догоревшей до половины. Не закончив это движение, она внимательно посмотрела себе на руку. Жалкая, костлявая, бескровная рука с тусклыми ногтями, тысячи морщинок на пергаментной коже; рука, которая долгие годы давала оплаченные ласки, не получая взамен ничего, кроме этой тоскливой жизни в меблированных комнатах.

«Хоть бы немного любви взамен», — подумала Адриана.

Снова вернулась она к прожитым годам, но ей не удалось найти в них ни одного лица, отличавшегося от вереницы других безымянных лиц. В памяти не сохранилось ни одного имени.

«Юнкерсы» снизились над дорогой: казалось, они были совсем рядом, за садовой оградой. Ветер рванул жалюзи, в комнату ворвался свет, ослепляя Адриану.