Белый фронт генерала Юденича. Биографии чинов Северо-Западной армии

На второй день приходит радио Зиновьева. В нем обещается пощада всем восставшим, если немедленно прекратят стрельбу. Можно видеть из самого факта присылки этого радио, что большевики очень боялись разрушения Кронштадта, потому что, помимо материального вреда, видели в этом огромный моральный фактор воздействия на колеблющиеся массы солдат и матросов. Еще раз повторяю, что выказал себя недостаточно сильным и недостаточно проникнутым правилом а 1а ^иегге сотте а 1а ^иегге*. Через два года, в зимнее время, один, без союзников, имея против себя противником в этот раз уже красную Красную Горку, он выбросил знамя восстания!

На третий день к стрелявшим судам присоединяется третий корабль. Когда-то славный корабль гвардейского экипажа, крейсер «Олег». Но он ничего не может прибавить более страшного к создавшемуся аду.

Артиллеристы, как загипнотизированные, продолжают с воспаленными глазами наводить, стрелять и вновь заряжать. Они, как влюбленные в свои страшные орудия, не могут отойти от них хоть на время, для отдыха. Приходится их отводить силой.

На третий день обстрела, к вечеру, под сильнейшим артиллерийским обстрелом на форт прибыл офицер какой-то ин-германландской части.

Он еще раз подтвердил помощь со стороны английского флота и белых партизанских отрядов, но требовал гарантий с нашей стороны. Узнав, что у нас сейчас находится около 350 человек комиссаров и коммунистов, он потребовал их в обмен на продовольствие, в котором мы так нуждались и которое, по его словам, уже находится в пути. Я поставил его в известность, что пленные нужны для обмена на тех белых, которые могут быть арестованы или уже арестованы в Кронштадте и Петрограде, о чем я, между прочим, уже послал телеграмму Зиновьеву. Ингерманландец заявил, что «с головы пленных не упадет ни один волос».

Все эти люди были отведены под конвоем наших солдат в село Калищи в 8 верстах к западу от форта и сданы под расписку этого ингерманландца.

Кстати сказать, он попросил, уезжая, моего верхового коня, которого я больше никогда не видел.

Перед отъездом он еще заверил нас, что в 2 часа ночи подойдет английский флот.

После этого посещения мы снова почувствовали себя окрыленными. Стрельба с судов как будто затихала, «Петропавловск» получил повреждение от нашего огня и даже принужден был укрыться в Кронштадтской гавани.

Наступило 2 часа ночи. Обещанный момент. Флот не приходил. Как будто видны были на горизонте какие-то дымы, но они оставались смутными и не увеличивались. Ночь прошла. Настроение начало быстро вянуть. В тылу началось мародерство, которое я подавлял расстрелами. /

Около 11 часов на командный пост, в котором я находился, ко мне вошел оборванный, грязный незнакомец. Его нога была забинтована и сквозь повязку просачивалась кровь. К своему ужасу, я узнал в нем начальника восточного участка обороны Гейсберга. Он сделался неузнаваемым за 4 дня, проведенных им в бою. Он подошел к столу, за которым я сидел, и бросил на него свой револьвер со словами: «Он пуст! Последняя пуля выпущена мною в того, кто последний оставил фронт. Теперь там больше никого нет. Не понимаю, почему большевики не продвигаются вперед. Фронт открыт».

Я вызвал к себе начальника всей обороны полковника Делль, с которым вместе обсудили положение. — Форт надо было покинуть.

Я отдал приказ об отступлении. Ждать дальше помощи со стороны англичан или белых было бесцельно.

Все, что возможно было увезти с собой, было увезено: автомобили, легкие орудия, пулеметы и патроны. Был взят с собой даже привязной аэростат с его техническим оборудованием.

Ни на одну минуту, однако, мне не приходило в голову взорвать укрепления перед отходом. Все казалось, что уходим не окончательно, что мы еще вернемся.

(Лучше было бы все же взорвать, как показали последующие события. Через 2 года, когда началось знаменитое Кронштадтское восстание 1921 г., Красная Горка обстреливала мятежников.) — Когда последний грузовик с вывозимым скрылся, я отдал приказ привести в негодность орудия, но не окончательно. — Опять-таки, надежда на возвращение! Из крупных орудий вынимались запалы и ударники, а из легких замки. Все это зарывалось в землю.

Приказ был отдан. Артиллеристы прощались с оставляемыми ими орудиями, еще не успевшими остыть после четырехдневного непрерывного боя. После огромного напряжения для них наступил покой, и нервы сдали от резкого контраста. Многие из солдат плакали, прощаясь с орудиями, как с живыми. Проводив последнего человека, я с небольшой кучкой добровольцев вернулся опять на форт. Я не чувствовал себя в силах расстаться с ним сразу. <...>

Корабли красного флота, хоть редко, но еще стреляли. — Вся площадь форта была изрыта колоссальными воронками. Деревянные строения его были сожжены, а прекрасный зеленый лес, окружавший форт, теперь представлял из себя трагическую картину. Его деревья были расщеплены, раздавлены, вырваны с корнем.