Белый камень

Послушник пришел к выводу, что цвет шара, которым проголосовал де Карлюс, должен был вполне устроить брата Бенедикта. Это позволяло ему утверждать, что Вилфрид не имеет к этой истории никакого отношения, и без всякой необходимости приводить доказательство, которым он располагал. А улика, судя по всему, была неопровержимая. Следовательно, надо было во что бы то ни стало поддерживать хрупкую версию о Вилфриде, помилованном де Карлюсом. И кто знает, может быть, если Бенжамен будет настаивать, большой монах не выдержит и раскроет наконец то, о чем так упорно умалчивает.

— Мне кажется, вы слишком категоричны, брат мой, — заметил молодой монах. — А вы ведь не из тех, кто легко дает себя переубедить. Я могу предложить еще одно вполне приемлемое объяснение тому, что двое выживших — все-таки именно де Карлюс и Вилфрид. Пусть оно прозвучит не слишком убедительно, но мне не терпится выслушать ваши возражения! Вот послушайте: Вилфрид и есть тот чужак, которого поймали в стенах монастыря; его обвиняют не знаю уж в каком преступлении и приговаривают к смерти десятью голосами против одного. Брат Шарль, единственный защитник, обязанный ему, судя по всему, жизнью, не может смириться с таким приговором. Он решает во что бы то ни стало освободить несчастного. Ему это почти удается, но тут он попадает прямо на де Карлюса. Я оставляю брата Лорана за скобками, потому что не знаю, какую позицию он занял и что с ним сталось на самом деле. Таким образом, остаются только отец де Карлюс и Вилфрид, который, без сомнения, не принимал участия в схватке. По логике вещей настоятель должен был бы избавиться и от этого несчастного. Особенно теперь — ведь аббат должен был бы злиться на калеку еще больше, считая его виновником трагедии. Но давайте задержимся на минутку на этой судьбоносной встрече. Кто нам сказал, что Вилфрид, пусть даже и немой, не мог вразумить настоятеля прежде, чем тот его прикончил? Доказав свою невиновность, например, или указав на виновного, или еще чем-нибудь? Назвав свое имя, наконец…

Вы не верите, что настоятель мог изменить свое решение? Почему, коль скоро, как явствует из рассказа брата Шарля, судилищем заправлял не он, а его помощник и заместитель Амори? Можно понять желание аббата воссоздать обитель после случившейся трагедии, дабы искупить свою вину и освободиться от мук совести. Как вы думаете, не подчеркивает ли такое предположение глубину его сожалений, приведших в конечном итоге к самоубийству? Не этим ли объясняется присутствие в урне с его прахом белого шара, символизирующего вечное раскаяние в том, что он сгубил единственного защитника абсолютно невинного человека?

Бенжамен вложил в свой рассказ столько убедительности, что сам почти поверил в то, что эта невероятная версия не так уж нелепа, как могло показаться на первый взгляд. Но все-таки молодой человек не забыл, что привел ее ради одной конкретной цели. Не следовало упускать из виду, что в основе гипотезы о том, что Вилфрид и был тем самым подсудимым, лежало одно-единственное предположение: он — скопец. И Бенжамен с обескураживающей легкостью лишил его мужского достоинства, не имея для того прямых доказательств, тогда как ничто, абсолютно ничто не давало повода думать, что средний род был использован в тексте для того, чтобы охарактеризовать такое увечье.

Но гипотеза, пусть еще менее стройная, чем прежняя, казалась пока вполне правдоподобной. Чтобы она окончательно рухнула, были необходимы достоверные сведения, которые Бенжамен и стремился выудить у своего сообщника.

Брат Бенедикт пристально посмотрел на него, так пристально, как никогда раньше. Он заметно волновался. Может быть, он понял, что совершил ошибку, так уверенно выведя Вилфрида из игры. Но Бенжамен тут же понял, что большой монах без труда выпутается из неприятной ситуации, в которую сам себя загнал.

По смиренному выражению, появившемуся вдруг на лице здоровяка, стало ясно, каков будет его ответ.

39

— Вы правы, мой мальчик, — прошептал он, — об этом я как-то не подумал.

Бенжамен громко, почти насмешливо усмехнулся. Но не от удовлетворения или гордости за то, что признали его правоту, а потому, что теперь был абсолютно точно уверен: ему лгут. «Брат Бенедикт „как-то не подумал“ о чем-то! Как бы не так! — воскликнул про себя послушник, крепко сжав зубы. — В нормальное время вы бы обязательно об этом подумали. Но тут ваш практический ум не пошел дальше по той простой причине, что вы с самого начала знали: Вилфрид не мог быть тем осужденным. Кто знает, может быть, вы в этом так уверены потому, что вам известно имя того, кто был замурован заживо?»

— Но согласитесь, очень маловероятно, что эта версия окажется правильной, — продолжал брат Бенедикт, немного поубавив смирения. — Вилфрид или не Вилфрид, мне бы хотелось, чтобы мы теперь вместе с вами восстановили всю информацию, которую дает нам этот документ. Ох, как, оказывается, уже поздно!

«Как он умеет менять тему!» — подумал послушник. Но он тоже устал, а вернуться к вновь выявленным фактам представлялось весьма важным.