Белый конь на принце

– Если вы расскажете о Сергее правду и окажется, что журналист не так хорош, как мы решили, я доложу своему начальнику о вашем мнении, и Быстрова близко не подпустят к нашей редакции. – Я решила сыграть на явной неприязни Карасева к бывшему подчиненному.

Валентин дернул плечами.

– Когда «Рекорд» еще был популярным еженедельником, у нас работала девушка Виталина, но ее никто не звал по имени, только Торопыгой.

– Она вечно спешила? – предположила я. – Первая приезжала к месту событий?

Карасев отбросил клочок с каракулями.

– С точностью до наоборот. Торопыге не следовало заниматься репортерской работой, ни малейших признаков таланта у нее не было.

– Не у всех корреспондентов золотые перья, – сказала я.

– Верно, – не стал спорить Валентин, – но тогда у человека есть другие качества: он мобилен, в любое время готов сорваться с места и лететь на задание, первым успевает добыть информацию или обладает даром разговорить любого собеседника. Читали когда-нибудь интервью, которые делает Дина Кадбель?

Я с умным видом кивнула. Специалист, подыскивающий лучшие кадры в журналистской среде, обязан знать почти все имена. Надеюсь, Валентин не станет задавать вопросы о творчестве Дины. Я о ней ничего не слышала.

– Тогда вам понятно, что я имею в виду, – журчал Карасев. – Дина умеет раскрыть человека, селебритис рассказывают ей то, что никогда не поведают другому корреспонденту. У Кадбель редкий талант вести беседу, на своем поле она гениальна. А Торопыга была пустым местом. Поедет в эпицентр событий и непременно опоздает, явится последней, когда все уже разбежались: милиция, пожарные, «Скорая» жертву увезла, и – здрассти! Виталина приплюхала! Снимать некого, писать нечего! Упустила материал! Если же паче чаяния она прибывала вовремя, то ухитрялась разозлить тех, с кем требовалось наладить контакт, задавала глупые вопросы, демонстрировала полное отсутствие профессионализма. Иногда, правда, ей удавалось собрать материал, но тогда она теряла диктофон. Статьи Виталина писала мучительно, обожала штампы, завотделом постоянно вычеркивал из ее текстов обороты вроде «Москва – город контрастов», «ваш корреспондент побывал на месте событий», «яркое солнце освещает мрачную картину убийства» и прочее. Спутать имена, фамилии, названия улиц и учреждений было для нее обычным делом. Бюро проверки рыдало над материалами Торопыги, члены редколлегии стонали, коллеги открыто смеялись.

– И вы держали такую сотрудницу? – поразилась я. – Вот уж странное дело!

Валентин опять принялся рисовать чертиков.

– Из чистой жалости, – объяснил он, – девчонка молодая, родителей нет, с деньгами швах. Мужики на нее внимания не обращали, она какая-то неуклюжая была, одевалась плохо, почти не красилась. Соберусь Торопыгу уволить, вызову ее в кабинет, гляну на неумеху, и сердце щемит: тощая, волосы торчком, один передний зуб кривой, то ли денег на стоматолога нет, то ли врача боится, отругаю ее по полной и велю: «Иди, работай лучше!»

А с Торопыги как с гуся вода – кивнет и убежит. Уже потом, когда она ушла, я понял: девочка-то с большими странностями, наверное, у нее с психикой беда, сколько ее на собраниях ругали, коллеги в лицо говорили: «Лучше тебе другую профессию выбрать», – а она сидит без эмоций, уставится в окно и делает вид, что к ней происходящее не имеет никакого отношения.

Я считал, что у нее железная нервная система, пробить ее невозможно. А потом произошел взрыв.

Глава 24

– Вам все-таки пришлось уволить Торопыгу? – спросила я замолчавшего Валентина.

– Она сама ушла, – буркнул Карасев, – обиделась на нас.

– Наверное, коллеги затравили девушку, – предположила я, – зря вы это им разрешили. В хорошем коллективе лузеру помогают, стараются вытащить из аутсайдеров, а в вашем ее заклевали, может, она была не безнадежна? У девушки все валилось из рук от такой «дружеской критики». Читали автобиографию Милады Смоляковой? Она там рассказывает, как много лет работала в городской газете, была матерью-одиночкой, получала копеечные деньги, мечтала хоть раз в году купить себе обновку, но окружающим было плевать на ее молодость, неопытность и тяжелое финансовое положение. Над Миладой смеялись, исчеркивали ее статьи правкой, и почти каждая летучка начиналась словами: «Смолякова опять напортачила, может, она наконец поймет, что у нее нет литературного дара, и отправится получать другую профессию?»

Но Милада хотела писать, вот только она не очень уверенный в себе человек, а ругань лишала Смолякову остатков куража. Будущая писательница старалась изо всех сил и от усердия совершала оплошности, в конце концов ее выгнали. И что же теперь? Милада любима миллионами, ее книги продаются по всему миру, а имен тех, кто над ней издевался, никто не помнит.

Валентин крякнул:

– Ваш вдохновенный панегирик в честь автора детективных романов вышибает слезу, но у Торопыги не было таланта. Ушла она под Новый год, когда всем сотрудникам, кроме нее, выписали премию. Расстались мы, мягко говоря, некрасиво, девчонка влетела в мой кабинет и заохала: «Где мой конверт? Я не получила денег!»