Белый край

— Елена! — Дверь скрипнула, и в комнату просунулось узкое лицо Осберта.

Острые скулы, нос и подбородок странно смотрелись в обрамлении густой копны волос. Темно-коричневых с насыщенным рыжим оттенком, как и у меня. Только веснушки у брата выглядели ярче. Я так задумалась, что даже заулыбалась, глядя на него и вспоминая, как когда-то по утрам ко мне прибегал розовощекий карапуз, показывая очередного жука. Эти твари приводили меня в ужас. Приходилось отбиваться от Осберта всем, что попадалось под руку. Только опыт его ничему не учил, и он всегда обижался.

— Мама велела тебе спускаться, — сказал брат и помахал рукой, проверяя, слышу ли я его.

Этот жест как по волшебству убрал радость, заменив ее раздражением.

— Ты опять не постучался!

— Ты же не спишь.

— Действительно! Зачем же тогда стучать, ума не приложу… Стой! — Осберт попытался скрыться, но мой голос остановил его. — Принеси воды умыться.

Дверь печально заскрипела, и брат всунулся в комнату по пояс. Он скривил излюбленную гримасу, отчего лицо покрылось такими же складками, как и на его бордовой котте*. Иногда казалось, что ему не собрать обратно свою физиономию.

— Перестань, это было мило в детстве, а сейчас ты похож на дурака, — прыснула я, — принеси, ты все равно пойдешь мимо.

Осберт закатил глаза и исчез в коридоре. Удивительно, но через несколько минут он вернулся, держа в руках кувшин и глубокую миску. Наверное, теперь не одну неделю будет раздавать мне поручения за то, что втащил кувшин аж на второй этаж.

Вода оказалась холодной, и я с сожалением вспомнила горячую ванну из сна. И запах ветивера. Не понимаю, за что так любила его? По-моему, куда приятнее пахнет масло герани: свежо и сладко, как фрукт, даже воду хотелось попробовать. Теперь масла редко появлялись в нашем доме, а ванну и вовсе никто не принимал — негде было хранить, да и наполнять неудобно.

Ледяное умывание оказалось последней каплей. В один момент стало все мешать: кувшин, крышки сундуков, платья попадались не те. Я со злостью грохотала всем, к чему прикасалась. Бедность стала обыденностью — меня душила обида. Долго, но ее некуда было выплеснуть. К родителям не подойдешь, не скажешь: матушка начнет плакать, а отец и вовсе говорить не станет.

Было бы легче думать, что он просто не знал, за кого выдавал меня. Но нет, папа все понимал. Насколько я знаю, даже сам предложил свои услуги Гайди, когда наш король отказал ему в убежище. Мама рассказывала, что он намеревался скрыться и продолжать воевать за трон, но, чтобы удержать его, требовалась благоволение Ильмисара. Наша страна была огромной по сравнению даже с самым большим княжеством и могла свергнуть любого неугодного правителя. Гайди понимал это и женился на мне ради поддержки отца, который тогда имел влияние на короля.

В случае победы я стала бы княгиней, и вся семья получила бы куда больше привилегий, чем в Ильмисаре. В случае проигрыша Гайди ждала казнь. Наш брак был тайным, и никто ничего не узнал бы. Жаль, что для бракосочетания требовались свидетели: думаю, это кто-то из них донес на нас королю.

И сейчас, вместо атласа и бархата, мне пришлось надеть платье из коричневой шерсти. Простое, украшенное только рядом пуговиц на груди да кружевом нижней рубашки на рукавах. Причесываться я не любила больше всего. Простолюдинки носили короткие волосы, чтобы они не мешали заниматься делами, поэтому матушка запрещала мне стричься: тоже надеялась, что когда-нибудь наша жизнь изменится. Раньше я была не против, но за последние годы мои волосы истончились и смотрелись некрасиво. Приходилось прятать их под капор или собирать в пучок, как сейчас.

Закончив собираться, я вышла в темный узкий коридор. Половицы скрипели так громко, что заглушали звуки шагов. А еще они будто прогибались, и казалось, что вот-вот сломаются. Спустившись в столовую, я увидела, что все уже собрались за столом. Отец сидел во главе, в старой накидке из черной норки; в своем воображении он до сих пор был лордом, и не важно, что мех протерся, белую плитку на стенах покрывали трещины, а на столе не было даже скатерти. Деревянная посуда смотрелась убого, как в крестьянской лачуге. Для полноты картины не хватало только мышей и хлебных крошек. Первое время это выглядело грустно, сейчас же стало привычным зрелищем.

— Елена, ты опоздала, — тихо сказала матушка.

Она сидела напротив отца и куталась в серую шаль. Маленькая и печальная, с проседью в светлых волосах, всегда затянутых в густой пучок. Иногда казалось, что она никогда и не была той изящной леди с уверенным взглядом и вздернутым подбородком, которую я помнила. Это оставалось грустным до сих пор. Стыдно признаться, но на нее не хотелось смотреть без необходимости, чтобы в груди не тяжелело от скорби.

— Прости, мне пришлось долго ждать, пока вода нагреется, — ответила я и взглянула на Осберта.

Он скривил рожу, а затем быстро повернулся к отцу, пока никто не заметил:

— В королевский полк все еще набирают солдат. На службу берут уже с шестнадцати, я мог бы записаться…

— Кэйа! Ну где ты там! — неожиданно рявкнул отец, и все замерли.