Белый крест

Палестина вошла в состав Империи после Великой войны, в конце пятидесятых годов прошлого века. Тогда же в результате нескольких международных конференций был перекроен и остальной мир. Почти всю планету поделили между собой Ру, Американские Штаты Урантии и азиатские Королевства. УльУ в те годы представляли «индонезийские тигры» – Сингапур, Таиланд, Филиппины – и шейх Саудовской Аравии, укравший у Урантии сразу после войны секрет атомной бомбы и очень этим гордившийся. Урантия претендовала на всю территорию Палестины. Но в Штатах в это время случились внутренние пертурбации. Государственное кормило взяли в свои руки последователи религиознополитического проповедника Гудвина Поттера, и первое время держались они наверху непрочно. В итоге Урантии пришлось удовлетвориться кусочком палестинской территории, прилегающим к Газе. Имперская дипломатия не могла упустить шанс объявить протекторат над Святой Землей, и она его не упустила. Позже Урантия прирезала к своему кусочку всю Северную Африку, выторговав ее у Соединенных Королевств УльУ.

Коулмен и его напарница молчали почти всю дорогу. У приграничного поста собралась короткая очередь из машин. Два офицера проверяли документы, заглядывали внутрь, иногда предлагали выйти и открыть багажник.

Очередь продвигалась споро, но урантийские «туристы» вызвали у пограничников неясные сомнения. Один из офицеров долго листал паспорта, потом попросил выйти.

– Отдыхали у нас, значит? Достопримечательности осматривали? Тактак. Ну и – понравилась Империяматушка?

– О, ес, ес, – закивал Коулмен, широко улыбаясь. – Вери интерест стран. Мой грэнни… дед у шка погиб на войне в Сибир… Мы ездил уважать его память.

– Срок вашей визы не истек, у вас осталось больше двух недель. Какието проблемы?

– Ес, проблем. Нам так жал покидать ваш стран. Мой мать, она попал в хоспитал. Плохо сердце. Мы должен вернуться.

– Понимаю, сочувствую.

– Откройте, пожалуйста, багажник, – попросил второй офицер.

Его товарищ заглянул в салон машины.

– Привет, – сказал он Стефану. – Вотс е нэйм, бэби?

– Энтони. Его зовут Энтони, мистер офисер. Наш сын, – гордо произнес Коулмен и показал на паспорта. – Там все есть. Документ на ребенок.

– Чемоданы тоже откройте.

Откуда то приплыл протяжный колокольный звон. Мурманцев выглянул в окошко. Далеко на холме в густой зелени стоял белокаменный монастырек.

– Сын, значит, – продолжал офицер, буднично перекрестившись на монастырек. – Тактак. Вонт ю э свит, бэби?… Он у вас что, глухой?

– О, ноу, ноу. Он немножко есть… вундеркинд… очень особенный малчик. И немножко устал. Дорога, жарко, мистер офисер.

– Вундеркинд, значит. Странный какойто.

Он вернул документы Коулмену.

– Проезжайте.

Следующим подрулил Мурманцев. Протягивая в окно паспорт, он коснулся рукой пояса, активировав его на четверть мощности. Гипноизлучатель начал действовать мгновенно, превратив Мурманцева в совершенно неинтересный для пограничников, малоприметный объект. Офицер лишь пролистнул документ и махнул рукой:

– Проезжайте.

То же повторилось на урантийской стороне границы.

Впереди, в нескольких километрах виднелись окраины какогото городка. Мурманцев достал из рюкзака бутылку воды, сделал пару глотков. Молчание в машине похитителей нарушил женский голос, презрительно фыркнувший:

– Святоши!

– Кто?

– Русские. Служители божьи! Смотреть тошно. Черт возьми, как же я рада, что мы оттуда наконец убрались.

Мужчина долго не отвечал.

Машина уже въехала в городок, дремотный, приземистый, без этих скребущих небо многоэтажных каменных коробок, обожаемых урантийцами. Частные дома с лужайками, тенистые тротуары, загорелые женщины в шортах, чутьчуть прикрывающих ягодицы, много жирных, обливающихся потом людей. И всюду – пластиковые бутылки: на рекламных щитах, в руках, в детских рюкзачках, на скамейках, в колясках с младенцами, в урнах.

– Эти ничем не лучше, – наконец сказал Коулмен, подразумевая, очевидно, соотечественников. – Ты самато чему служишь?

– Я служу себе и своему банковскому счету, – отрезала женщина. – А что, возможны варианты, Рэнди?

– Возможны. – В ответе слышалась усмешка. И снова молчание.

– Ну? – не выдержала она.

– Ненавижу русских, – мрачно, с ожесточением заговорил Коулмен. – Русские – ошибка природы. Их не должно быть. Но они почемуто есть. Всюду суют свой нос. И все им удается. Все само плывет им в руки. Почти половина суши под ними. Почему? Какая у них сила? Под их постными добродетельными физиономиями – железобетон. Поэтому они хорошие враги. Такие, которых можно уважать. В отличие от этого пластикового быдла, – снова выпад в адрес соотечественников, – чуть взгреть – и уже плывет.

– Но ты работаешь не на быдло, Рэнди. Не на гоев. – В последнем слове была жесткая улыбка. – А на избранный народ. На «собирателей искр».

– Я сам гой. Как и ты. Мы оба – «пустые скорлупки» для этих фанатиковкаббалистов.

Через минуту разговор продолжился.

– Мой прадед был католик, – вдруг сказал Коулмен.

– Кто? – удивилась она явно незнакомому слову.