Белый кролик, красный волк

Но так ли это было? Я вспоминаю сейчас этот момент. Агенты 57 рыскали по лесу, двигались в нашу сторону, приближались прямо со стороны Ингрид.

Я снова и снова прокручиваю в голове это воспоминание, как доказательство теоремы, в поисках одного-единственного, такого, казалось бы, естественного, но неоправданного скачка в логике.

Бел наставила пистолет на Ингрид? Или она целилась сквозь нее?

Она вообще ее видела? Когда-нибудь?

Хоть кто-нибудь?

Да! Есть же…

РЕКУРСИЯ

…Рэйчел Ригби. Она курила и шагала по рыхлым тропинкам Эдинбургского поля, пока Ингрид объясняла ей все тонкости беглой жизни…

Облегчение распускается в моей груди, но оно недолговечно, потому что мои тревожные, скептические размышления копошатся в воспоминаниях, как жуки-могильщики, и теперь, задумавшись об этом, я не могу вспомнить ни одного момента, когда Рэйчел разговаривала бы непосредственно с Ингрид или хотя бы смотрела в ее сторону. Она всегда обращалась только ко мне.

Я собираюсь убить твою мать. И думаю, тебе стоит это знать.

Теперь я пытаюсь вспомнить звук голоса Ингрид, и он подозрительно похож на мой. Я не… я не вижу разницы между ними. Чем больше я сосредотачиваюсь, тем больше он напоминает мне мой собственный внутренний голос, который я слышу, когда читаю.

Воспоминания наваливаются густо и быстро. Я перетасовываю их и отбрасываю, как карты, в поисках любого человека, который мог бы подтвердить существование Ингрид, но они проносятся слишком быстро, как в тумане, и я не могу сосредоточиться.

И тогда, как партия солиста в хоре, один голос выделяется из общей массы…

РЕКУРСИЯ

— Так почему бы тебе не прочитать ее мысли? — спросил я. Я говорил о ЛеКлэр. Мы стояли под голой лампочкой в импровизированном чулане, который служил 57 тюремной камерой. — Ты ведь этим занимаешься?

— Я не умею читать чужие мысли, Питер, — она хмуро посмотрела на меня. — Только твои.

СЕЙЧАС

Наступает долгое молчание.

— Ты кормила ее курицей.

Это единственное, что я могу предъявить. Пистолет повис вдоль моего тела. Я выжат, и последние силы уходят на то, чтобы не упасть.

— И макаронами, — вздыхает мама. — И яблочным пирогом, и сосисками, и пюре, и жарким. Я всегда готовила лишнее, когда ты говорил, что она придет в гости. Еда остывала перед пустым стулом. — Вокруг ее голубых глаз появляется паутина морщинок, а в голосе слышен сочувственный надрыв. — Возможно, мне следовало поговорить с тобой об этом обстоятельнее. Сделать так, чтобы ты все понял. Но с ней ты казался намного счастливее. Ты был так одинок. И я подумала: ну какой от этого вред?

И она даже смеется, глядя на пистолет, но смех быстро иссыхает.

— Кроме того, любой друг, даже воображаемый, мог сослужить тебе хорошую службу и сделать менее зависимым от твоей сестры.

Я слабо качаю головой.

— Ничего не понимаю. — Все я понимаю. — Если Ингрид — иллюзия, мой защитный механизм от одиночества, если я ее придумал, то зачем я придумал то, что она предала меня? С чего мне так себя мучить?

Потому что так всегда происходит. Лекарство всегда стремится к передозировке.

Считай.

…и счет становится тюрьмой.

Поешь.

…пока твой желудок не будет готов лопнуть.

Двигайся.

…и бросайся с крыши.

Говори.

…именно это мы и делали, и согласись, Пит, это ли не самое ужасное?

— Моя сестра х-хороший человек, — упрямо бормочу я.

— Твоя сестра — убийца. Преступница. Она убила пятнадцатилетнего парня. Совсем еще мальчишку. Мне пришлось заметать следы.

«Мне тоже», — шепчет предательский голос внутри меня, но вместо этого я кричу на нее: