— Мы движемся на северо-восток, а три ближайшие к Музею естествознания больницы — все на юго-западе. Поэтому я еще раз спрашиваю: что мне нужно делать, чтобы вы помогли маме?
Рита бросает на меня взгляд, в равной степени удивленный и впечатленный.
— Ах, ты и это знаешь?
— Я чемпион мира среди параноиков. Думаете, я приду в незнакомое место, предварительно не выяснив, где находится ближайшая операционная?
Она улыбается. За окном возникают каменные колонны Эпсли-хаус — и через мгновение исчезают, когда мы огибаем Гайд-парк-корнер и направляемся к парку Сент-Джеймс.
— Мы везем ее в клинику компании. — Сперва замешкавшись, она добавляет: — Льготы для сотрудников.
Я уставился на нее.
— Вы хотите сказать, что мама… — я мучительно пытаюсь подобрать правильное слово.
Что-то внутри колет, быстро и больно, как иголкой. Бел, где же ты?
— …работает вместе с вами? — нахожусь я наконец.
— Я уже говорила, что мы с Луизой коллеги, — говорит Рита. — Я просто не уточняла где.
— Но вы же ей угрожали. Вы сказали, что бросите ее истекать кровью.
— Я сделала это, чтобы заставить тебя сесть в машину. — Легкое пожатие плечами. — Так было быстрее всего.
Она роется в бардачке, достает коробку салфеток, жестянку, гремящую дорожными конфетками, и, наконец, фотографию. Она протягивает ее мне. Снимок старый, с примятыми уголками. Поверхность замарана какими-то черными и липкими потеками, но на фотографии отчетливо видны три женщины. Они стоят в поле и улыбаются. Рита — справа, слева — блондинка, которую я не узнаю, а посередине — ошибки быть не может — на несколько лет моложе, чем сейчас, но все такая же бледная и веснушчатая мама.
Я неуверенно зажимаю фотографию большим и указательным пальцами. Рита косится на меня боковым зрением.
— И, как чемпион среди параноиков, ты, естественно, думаешь, что это подделка, — вздыхает она и так резко выкручивает руль, что ремень безопасности чуть не перерубает меня пополам, а потом останавливается.
— Что получается у тебя лучше всего? — спрашивает Рита.
Я молчу.
— Математика, верно? По идее, ты должен быть чуть ли не живым калькулятором. Тогда к тебе вопрос. Сколько будет один плюс два?
Я тупо смотрю на нее. Я чувствую, как меня сковывает такой холод, что начинают неметь губы и кончики пальцев. Мне остается только стиснуть челюсти, чтобы не стучать зубами.
Она задумчиво поджимает губы.
— Ладно, — говорит она, — попробуем по-другому: хочешь увидеть, что
Она опускает окно и роется под сиденьем. Когда она вынимает руку, в ее ладони блестит монетка в десять пенсов.
— Орел или решка? — спрашивает она, а потом, возможно догадавшись, что я не собираюсь подыгрывать ей в этом разговоре, отвечает за меня: — Допустим, орел.
Она высовывает руку из окна и щелчком подбрасывает монету. Через люк в крыше я слежу за траекторией монетки, пока та сверкает, мерцает и вращается, вращается, и…
Уши закладывает от чудовищного звука. Я чувствую запах горячего металла и чего-то еще, вроде только что потушенной свечи. Монета слетает с траектории и исчезает из поля зрения. На тошнотворную долю секунды мне кажется, что мы попали в аварию, и я зажмуриваюсь. Позвоночник подбирается, приготовившись к тому, что летящие осколки ветрового стекла вот-вот отсекут мое лицо с передней части черепа.
Проходит секунда, другая. Лицо все еще на месте. От движения машины продолжает укачивать. Я открываю глаза, смотрю и вижу в руке Риты аккуратный черный пистолет. Запах горячего металла и химикатов наполняет ноздри.
— Орел, — говорит она, даже не оглядываясь. — Веришь?
Я верю. Прохожие на улице посворачивали головы на шум. Но мы уже едем дальше, и пистолет, оставшийся в машине, небрежным движением наставлен на меня.
— О чем ты думаешь? — невозмутимо спрашивает она, время от времени переводя взгляд с дороги на меня. — Опиши, что сейчас творится у тебя в голове.
Дуло пистолета — черная дыра, втянувшая в себя весь свет из окружающего мира.
— Говори, — приказывает она.
Но я не знаю, что она хочет от меня услышать.
— С-с-свет, — лепечу я.
Сглатываю и повторяю снова, изо всех сил стараясь не стучать зубами.
— Продолжай.