Белый кролик, красный волк

Что неудивительно. Я объяснялся плохо, говорил слишком быстро, потому что нервничал, ведь единственная девушка, о которой я когда-либо думал в этом смысле, смотрела на меня снизу вверх, лежа поперек той самой кровати, где я в основном и думал о ней в этом смысле, устроив свою белокурую голову на моем покрывале с Ночным Змеем. Жаль, что я не успел сменить постельное белье; жаль, что я не успел даже вытряхнуть из мусорного ведра под столом бумажные салфетки, оставшиеся после мыслей в этом смысле. Я очень, очень надеялся, что ей не понадобится ничего выбрасывать.

Четыре часа назад я видел, как она шагала к школьным воротам, неохотно волоча непослушные ноги, вцепившись в лямки рюкзака, как в спасательный парашют. И не было в мире ничего проще, чем задать вопрос:

— Эй, не хочешь сегодня вечером заглянуть в гости… на ужин или типа того?

В конце концов, если у нее не было понимающей семьи, я бы с удовольствием поделился своей.

Только в тот вечер моя семья была не в самом понимающем настроении.

Бел на две недели отстранили от занятий за… что-то, связанное с лягушками. Я не понял нюансов, потому что, как только она переступила порог, мама как с цепи сорвалась, втащила Бел на кухню и начала визжать, как свисток от чайника, об «ответственности». Ингрид выложила в ряд четыре горошины в верхнем правом секторе тарелки, подавая условленный сигнал бедствия, но я вскочил на ноги, уже увидев, как задрожали ее пальцы в перчатках. Я оставил котлету по-киевски медленно истекать чесночным маслом на тарелку и поволок агента Белокурую Вычислительную Машину подальше от перепалки.

Единственным местом в доме, куда не долетали крики, оказалась моя комната — верхний этаж под карнизом. Я запихнул вчерашние штаны под кровать, а она притворилась, что ничего не заметила. (Они зацепились за мои пальцы ног, и это заняло три попытки. Она очень хорошо притворялась.)

Мы перешли к моей коллекции плакатов с «Людьми Икс» («А где Джин Грей?» — «Концепция телепатии меня пугает». — «А. Ну, ясно…») и легендарными математиками («А где Ньютон?» — «Ньютон козел!» — «Я рада, что ты так думаешь, Питер. Иначе сомневаюсь, что мы могли бы остаться друзьями!»), а затем, неизбежно, к синим блокнотам в твердом переплете, сложенным стопкой на углу стола. Уже одна эта аккуратность кричала об их особой роли в моей комнате, которая в остальном выглядела как после бомбежки. («Изучаешь энтропию, Пит? Или ты просто свин?» — «Как знать, Ингрид. Как знать?»)

— Питер, — спросила она, листая страницы и заправляя за ухо выбившуюся легкомысленную прядь светлых волос, — как расшифровывается АРИА?

Я ошеломленно уставился на нее. Простой вопрос — и моя тайная пятилетняя одержимость зависает в воздухе, как подброшенная монетка.

Орел: она посмотрит на тебя как на психа.

Решка: она скажет, что это может сработать.

«Ага, — фыркает голос в моей голове, — можно подумать, шансы равны».

Я начал мямлить, отвечая уклончиво и обтекаемо, но потом подумал: «Она твоя подруга, Пит, подруга, и к тому же супергерой в математике… Она может помочь».

Я тяжко сглотнул и пошел на риск.

— У тебя обсессивно-компульсивное расстройство, так? — спросил я.

Она знала, что я знаю, но за те три месяца, что мы были знакомы, она ни разу не сказала мне об этом прямо. Она настороженно покосилась на меня и кивнула.

— Тебе назначали лекарства?

Ее желваки напряглись. На секунду я испугался, что слишком надавил, но потом она ответила:

— Ана, — скривив губы в горькой ухмылке.

Сокращенное название анафранила. Я тоже какое-то время был на Ане.

— А я на Лоре, — я вытащил из кармана покрытый фольгой блистер лоразепама.

— И как поживает Лора? — спросила она, смягчившись.

Этот бартер был нам хорошо знаком. Назови мне свой медикаментозный костыль, и я назову тебе свой.

— Как обухом по башке, но когда накрывает, лучше любых альтернатив. Как Ана?

— Мысли путает, — кисло улыбнулась она. — Но иногда неплохо снимает напряжение. К чему эти вопросы?

— К тому, что наши мысли — это химия. — Я бросил таблетки на кровать рядом с ней. — А химия — это физика, хоровод электронов. А физика, по крайней мере важная ее часть, — это математика.

Не важно, из чего мы сделаны (углерода и водорода, протонов и электронов), бананы сделаны из того же, чертовы нефтяные скважины сделаны из того же. Важно лишь то, сколько их в нас и как они расположены. Важна закономерность, а закономерность — это территория математики.

Я втянул воздух в легкие и на секунду задержал его в безмолвной молитве: пожалуйста, не называй меня сумасшедшим, — а потом выдохнул.

— У тебя, Ингрид, существует свое уравнение, у меня — свое. И я хочу найти это уравнение.

Она долго смотрела на меня в упор. Пожалуйста.

— Допустим, — сказала она. — С чего мы начнем?

Мы. Я улыбнулся так широко, что у меня чуть не треснуло лицо. Я открыл верхний блокнот, перелистнул на вторую страницу и передал ей.

— Вот.

На странице были нацарапаны элементарные примерчики.

0 + 1 = 1

1 + 1 = 2

2 + 1 = 3