Белый круг

- В создание моего музея, - гладко продолжал меж тем Левин, - я вложил часть жизни, часть души. Я вплотную приблизился к замечательному, замечу без ложной скромности, открытию, эпохальному открытию. Как известно, то состояние, которое определялось нами как "антисоветский синдром" и имело тенденцию к нарастанию, было несомненной принадлежностью лиц с неуравновешенной психикой. Защищая себя, государство изолировало этих лиц от здорового общества. Так вот, дорогие коллеги, я разработал методику, следуя которой, можно было составить график развития болезни от трех до пяти лет вперед - и это исключительно на почве изучения трех-четырех произведений пациента! - Владимир Ильич увлекся, отложил свои бумажки. - Да что там говорить! Картина - это выплеск души, и я анализировал ее состав по этим выплескам, как анализируют в лаборатории состав мокроты. Я получал исчерпывающий результат, производил необходимые вычисления и чертил график. - Он порывисто обернулся в поисках грифельной доски, но увидел лишь стену в линялых обоях. - Я вывел эталонное число социальной стабильности число "СС", и от него вел отсчет патологических искажений личности. Это открытие имело огромное практическое значение: на основании моих заключений можно было безошибочно определять срок наказания лицам, пораженным "антисоветским синдромом", - три года заключения, пять лет, восемь лет плюс пять лет ссылки. И все это, разумеется, в рамках действующих законов.

- А картины у вас в музее были хорошие? - с надеждой спросил с места Мирослав Г.

- Ну разные, - щурясь на незнакомое лицо в зале, сказал Левин. - Но встречались и хорошие... - И продолжал: - И вот что важно: гибко изменяя некоторые параметры моей системы - числа "СС", прежде всего, - несложно было приводить весь механизм в соответствие с изменениями Уголовного кодекса, продиктованными текущим моментом: не пять лет, а уже семь, не выселение на 101-й километр, а ссылка в отдаленные районы Сибири.

Окончание доклада Мирослав слушал невнимательно: Сибирь была далеко, Левина он не опасался. Ишь, людоед! Цифру поменял, и человеку сразу мотают два лишних года срока. Это ж надо так придумать! За такое открытие ему бы орден наверняка привесили к пиджаку.

Мирослава волновало другое: где картины Каца, куда он их дел? Там оставил или сюда привез? И, главное, как эти картины, это кровное наследство, заполучить? Не в полицию же идти жаловаться на грабителя... Представив себя в американской полиции, с жалобой в руках, Мирослав криво ухмыльнулся: в Сибирь не в Сибирь, а на Аляску куда-нибудь, на всякий случай, загонят года на два.

После доклада возбужденные ветераны психиатрического дела столпились возле кофеварки. Появились и пряники на золотом подносе одноразового пользования. Мирослав Г. подошел к Левину и легко коснулся его рукава.

- Доклад хороший, - сказал Мирослав. - Особенно интересно про музей... У меня к вам дело, профессор. Можем поговорить?

- Дело? - Левин цепко поглядел на Мирослава. - Полчасика у меня, пожалуй, найдется.

- Выпьем кофейку где-нибудь, - поспешно предложил Мирослав, - с пирожными. Я угощаю. Где тут хорошие пирожные?

- В Манхеттене, наверно, можно найти, - сухо предположил Левин. - Я, знаете ли, по кафе не расхаживаю. Я домосед.

- Поехали! - сказал Мирослав. - Такси как тут ловят?

Общительный водитель, родом из одесского пригорода, не стал размениваться по мелочам и подкатил их к Уолдорф-Астории.

- Тут, ребята, и кофе дают, и какао, - напутствовал он своих пассажиров. - Только свистните!

Нижнее кафе было освещено мягко и богато. Красивая девушка тихо играла на белом рояле.

- Шик! - сказал Мирослав Г. - Вот так надо жить, чтоб не было больно за бесцельно прожитые годы. Кто это сказал, не помните случайно? Лев Толстой? А стульчики какие!

- Нам эти стульчики не есть, - язвительно заметил Владимир Ильич Левин. - Но давайте сядем... Итак?

- Так или не так, как говорится, - сказал Мирослав, привольно здесь себя чувствуя. - А я сам буду из Франции, коллекционер. Собираю картины этих... ну...

- Импрессионистов? - насмешливо подсказал Левин. - Экспрессионистов? Кого?

- Умалишенных, - сказал Мирослав. - И это по вашей части.

- Н-да, - сказал Левин, глядя холодно, как судак из ледяного бруска. И что ж?

- А то ж, - продолжал Мирослав. - В вашем музее хранился такой Кац, мой родственник по матери. Он где?

- Умер, - откинувшись на спинку стула, сказал Левин. - Скончался. И я, молодой человек, вот этими самыми руками закрыл ему глаза. - Он медленно, как будто делал пассы, поводил ладонями перед лицом Мирослава.

- Ну это ясно, - сказал Мирослав. - Спасибо, конечно... А где картины?

- Где картины... - немного нараспев повторил Левин. - Это нелегкий вопрос.

- Ничего, ничего! - подбодрил Мирослав. - Мы разберемся.

- Я и сам хотел бы знать, где сейчас эти картины, - сказал Левин. - В девяносто первом году, после распада Союза, больница осталась бесхозной, и музей экспроприировали.

- Разворовали то есть? - уточнил Мирослав.

- Ну да, грубо говоря, - беспечально кивнул Владимир Ильич.