Белый квадрат. Лепесток сакуры

– Это еще почему вдруг? – недоумевал Спиридонов. – В город начальство с ревизией нагрянуло? Знаю уж, даже видел вашего бонзу…

– И вообще не стоит, – не слушая его, продолжил учитель, – Акэбоно вы там не найдете.

Спиридонов побледнел:

– То есть как это?

– Чиновник из Эдо… – Фудзиюки, отводя взгляд, поправился: – простите, из Токио, приехал с предписанием. Вы никогда не спрашивали, как Акэбоно и другие девушки оказались в Талиенване?

Спиридонов отрицательно покачал головой, вспомнив, что она хотела что-то такое ему рассказать, но так и не успела.

– После победы над Китаем в нашей стране изменилось многое, – стал объяснять Фудзиюки. – Раньше мы преклонялись перед Западом, но теперь стали считать себя ничуть не хуже. Возможно, это и правильно, но для караюки-сан это было началом конца. Дзёсигун перестала быть нашей гордостью и стала нашим позором. И чиновники двора Муцухито приложили все усилия, чтобы вернуть караюки-сан на родину. Бордель в Талиенване был последним оплотом дзёсигун. Но война вот-вот закончится, и до него тоже дошли руки. Армии он больше не нужен, а гайцзыны не должны услаждаться ласками дочерей Нихон…

– Вы хотите сказать, что… – медленно произнес Спиридонов и не договорил.

– …их всех депортировали на родину, – закончил его мысль Фудзиюки. – Акэбоно не могла ослушаться. Она…

Фудзиюки отвернулся и глухо продолжил:

– Она сказала, что умерла в этот день. Что больше ее нет, от нее ничего не осталось. Что душа ее останется с вами, а тело заберет неминуемая старость. И просила напомнить, что ее белый пояс никогда никто не развяжет – кроме вас.

Фудзиюки замолчал, не глядя на Спиридонова. Потом сказал, еще более глухо:

– Но вы не бойтесь – она сумеет пережить это.

– А если нет?! – вскричал Спиридонов. Внутри у него словно разорвалась начиненная шимозой шестидюймовая граната, и вспышка не имеющей физических причин боли выжигала, казалось, саму его душу.

– Викторо-сан, – мягко сказал Фудзиюки. – Давайте не поднимать эту тему, хорошо? Иначе вы рискуете вновь услышать сказку про лягушку и самурая.

Виктор почувствовал, что на глаза ему наворачиваются слезы, но непростые – от них резало веки, будто под них щедро сыпанули песку. Нет, не песку, алмазной крошки. Виктору казалось, он вот-вот заплачет кровью.

– Никогда больше не называйте меня Викторо-сан, – попросил он невнятно, севшим голосом. – И ничего не рассказывайте больше о тиграх и лягушках.

Фудзиюки посмотрел ему прямо в глаза. Они смотрели друг на друга и молчали. Затем Фудзиюки склонил голову, и Спиридонов ответил ему, отшвырнув давным-давно догоревшую папироску в серую, хилую траву. Между ними начался Поединок. Не на белом квадрате татами, просто под небом, по которому ветер нес облака. И ветер, и облака имели красивые японские имена. Но Спиридонов не хотел знать, каковы эти имена.

* * *

Все совершенное прекрасно, даже в тех случаях, когда несет смертельную опасность. Прекрасна изготовившаяся к броску кобра, прекрасна выходящая из шахты ракета. Межконтинентальным бомбардировщикам и могучим боевым кораблям дают прекрасные имена, посвящают стихи и даже признаются в любви.

Буйствующая стихия тоже прекрасна – необычной красотой дышит небо во время грозы, когда его пронзают гигаваттные молнии; удивительно грациозны сносящие все на своем пути циклопические колонны смерчей, а уж извергающийся вулкан – просто поэма, сложенная природой.

Поединок двух дзюудоку прекрасен. Он завораживает, он кажется танцем, но это смертельно опасный танец. И все-таки какой необычайной плавностью, какой потрясающей силой наполнено каждое движение соперников! Глядя на двух мастеров «мягкого пути», ты невольно втягиваешься в их поединок, растворяешься в нем до тех пор, пока один из противников не будет повержен, распростерт на белом квадрате татами.

Когда же ты сам участвуешь в поединке, с тобой происходит странное превращение. Ты словно теряешь себя, словно сбрасываешь часть своей личности, стряхиваешь мишуру, наносное, чуждое. Обнажаются настоящие эмоции, открываются настоящие желания, усиливаются все чувства.

И разум, часто бывающий пленником будничной суеты, очищается, как туманная долина, по которой пронесся свежий ветер. Как слепец, прозревший от касания Бога, ты все видишь четко, ясно, без мглы обмана, тайн и недоговорок. Но важнее всего то, что отступает, уходит самый страшный враг любого человека – самообман. Жалость к себе, желание оградить свой комфорт, не допускать того, что может потревожить, – все это остается за пределами белого квадрата, и, лишившись этого груза, отрекшись от себя, открывшись миру и будучи готовым принять любую судьбу – победу, поражение и даже смерть, в момент боя ты обретаешь какую-то совершенно недоступную ясность сознания.

Виктор ощущал боль от потери Акэбоно и видел все ее острые грани. Видел и то, что во многом он сам виноват. Он, его невоздержанность, нежелание вслушиваться, анализировать и понимать привели к тому, что он не только сам страдал от потери, но и Акэбоно сделал несчастной. Это была его ошибка, ошибка, которую он себе никогда не простит.