Белый квадрат. Лепесток сакуры

Начав писать, Спиридонов не останавливался, не прерывался и не перечитывал написанное. Этим он занимался тогда, когда поток мысли, словно река, натолкнувшаяся на порог, останавливался и прекращал свое непрерывное течение. Но сейчас остановиться было равнозначно тому, чтобы вновь оказаться в тех днях, которые он давным-давно заставил себя забыть, и потому Виктор Афанасьевич писал несколько часов кряду, прерываясь лишь на то, чтобы подкурить очередную папиросу и отхлебнуть из стакана остывшего чаю.

И все-таки воспоминания, словно тонкая струйка иприта в щели наспех построенного блиндажа, просачивались в его память. Мы можем не хотеть вспоминать о чем-то, но заставить себя забыть – не в нашей власти. Забвение – это дар свыше, иногда куда более ценный, чем жизненный успех, например.

…Когда Виктор шел на эту встречу с Акэбоно, он еще не знал, что она будет последней. Но поведение возлюбленной ему сразу показалось странным. Нет, она вела себя почти как всегда, лишь казалась немного более напряженной, какой-то более торжественной, что ли…

Спиридонов знал, что незадолго до этого в Талиенвань приезжал высокопоставленный чиновник из Токио, и боялся, что по этому поводу у Акэбоно будут проблемы, но та заверила его, что ничего страшного не случилось. В остальном все было как всегда, и лишь перед уходом Акэбоно достала из поставца коробочку для бенто. На крышке коробочки были нарисованы двое дзюудоку[35] в поединке, причем дзюудоку слишком явно напоминали Спиридонова и Фудзиюки, чтобы это было простым совпадением.

– Я сама это сделала, – подтвердила его мысль Акэбоно. – Точнее, не коробочку сделала, а раскрасила крышку.

Спиридонов с восхищением посмотрел на нее:

– Да ведь у тебя настоящий талант! По какому поводу подарок?

– Я хочу, чтобы вы, мой господин, кое-что в ней хранили, – сказала Акэбоно, шаря маленькой ручкой по полу, где лежала одежда. Наконец она подняла развязанный Спиридоновым пояс, достала из поставца нож, вроде танто, только поменьше и с закругленным, как у ланцета, концом, и быстрым движением рассекла пояс на две половинки. Одну положила в шкатулку, другую – опустила в свой поставец. Шелковая ткань заструилась алым водопадом. Водопадом из крови.

– Это вам, мой господин, – проговорила она, протягивая ему коробочку. – Знаете, я не совсем понимала слово «мечта», но теперь поняла и скажу – у меня есть мечта. Я хотела бы, чтобы никто никогда не развязывал этот пояс. И теперь его не развязать уже никому. Моя мечта исполнится, пусть и наполовину лишь.

– Погоди, а чем ты подпоясываться будешь? – простецки поинтересовался Спиридонов.

– У меня есть другой, – чуть улыбнувшись, ответила Акэбоно. – А этого пояса никогда не коснется ничья рука, кроме вашей. Вы мне поможете его завязать?

– Если тебя устраивает то, как я это делаю… – Спиридонов уже завязывал на ней пояс, но очень неумело, что она и сама отмечала со смехом.

Но на этот раз он услышал:

– Лучше вас никто это не сделает, и я никому этого не доверю. Этой ткани будете касаться только вы и я.

Она достала из поставца широкую ленту белого шелка и протянула ему. Виктору лента показалась похожей на фату, и он счел это добрым знаком. Почти торжественно завязав на Акэбоно пояс, он нежно поцеловал ее в губы (для него было шоком, когда он узнал, что японцы считают поцелуй едва ли не интимнее полового акта) и вышел, еще не зная, что видит Акэбоно в последний раз.

* * *

На исходе был август. В госпитале царила кутерьма. Большая часть раненых отправлялась в Далянь, где их ждал санитарный транспорт. На месте оставались лишь те, кто пока не мог перенести подобное путешествие.

Спиридонов фактически уже был свободен: в далеком английском Портсмуте остзейский немец Витте и японский даймё Комуро подписали мирный договор. Унизительный для России, но прекращавший еще более унизительную войну.

Наутро Виктор зашел к Фудзиюки, но того не оказалось на месте. Спиридонов огорчился: он рассчитывал провести тренировку, потом помыться и отправиться в Талиенвань. Ему хотелось теперь, когда появилась такая возможность, бывать у Акэбоно почаще. Но уйти, не поставив учителя в известность, он не мог, а Фудзиюки, по словам его денщика, куда-то отбыл еще поутру.

Раздосадованный, Спиридонов отправился в их «тренировочный зал» и занялся самоподготовкой. Одному тренироваться было скучно, и, не закончив занятия, Спиридонов вышел из фанзы на свежий воздух, чтобы покурить.

Он еще не докурил, когда увидел учителя, бредущего в направлении своей палатки. Фудзиюки был каким-то не таким, как обычно. Он казался старше, словно с момента их расставания прошло больше десятка лет.

Виктор окликнул его:

– Фудзиюки-сама, а вы опоздали! Я без вас начал. Думал закончить побыстрее да и наведаться к Акэбоно.

Фудзиюки остановился и грустно посмотрел на него. Спиридонов чувствовал смутную тревогу: кажется, с его учителем происходит что-то нехорошее. Разглядывая Фудзиюки, Спиридонов заметил небольшое пятнышко крови у него на рукаве кимоно.

– Сегодня не стоит ходить в Талиенвань, – сказал наконец Фудзиюки необычно глухим голосом.