Белый морок. Голубой берег

— Я понимаю твое удивление и твою настороженность. И постараюсь объяснить свой поступок. Единственная просьба: поставь себя на мое место. Хотя бы на миг. — Рехер торопливо закурил новую сигарету, жадно затянулся и, глядя куда-то за горизонт, продолжал: — Совершенно естественно, Калашник заинтересуется последствиями своего налета на офицерский санаторий. Он просто не может им не интересоваться: такая операция делает честь даже боевому генералу! Естественно и то, что сам он не сунется в Пущу-Водицу, а поручит тебе или кому-либо другому установить, какие потери понесли немцы. Но будем трезвыми: логика этого очевидна не только для меня, но и для гестапо. Поэтому уже сегодня оно расставит в городе силки для Калашниковых информаторов. Да, по Киеву уже шныряют «очевидцы» этой операции из самых квалифицированных гестаповских агентов. И можешь быть уверен: если они подцепят на свой крючок, то не отпустят, пока не размотают все до конца. А тогда… У меня такое предчувствие, что на этот раз тебе не удастся отсидеться за моей спиной. Тем паче что тебя уже подозревают…

— Для гестапо мы все подозрительны.

— Все-то все, но ты на особом счету. С чего бы это не посвященный в планы партизан больной ни с того ни с сего, несмотря на решительные запреты врачей, бежал из санатория буквально за сутки до налета Калашника?..

«Парадоксальное стечение обстоятельств! Со стороны может и впрямь показаться, что я знал о намерении Калашника разгромить тот гадючник. Отец, пожалуй, уверен, что именно я навел партизан, указал им цель. Ну, а о гестаповцах уже и говорить нечего… Вот и знай, откуда тебя поджидает опасность!»

— Надеюсь, я все изложил ясно? А теперь подумай, что вынудило меня завести этот разговор.

Подумать и вправду было о чем. Не один месяц знал Олесь отца, немало дней провел с ним под одной крышей, но разгадать до конца так и не разгадал. Внешне тот был всегда внимателен, заботлив, уступчив и на удивление терпелив, но именно эта чрезмерная его уступчивость часто и настораживала. Олесю казалось, что каждый поступок отца, каждое его слово загодя рассчитаны, имеют свой тайный смысл. Вот и сейчас все сказанное им выглядело вполне логично, убедительно, однако поверить в его искренность было трудно. «А может, он просто беспокоится о себе? — вдруг пришло ему в голову. — Гестаповцы ведь, наверное, и ему снимут голову, если узнают, кого он держал в своем доме».

— За откровенность — спасибо, но ты тревожишься зря: что бы со мной ни произошло, на тебя я тени не брошу. Клянусь!

— Выходит, ты так ничего и не понял из моих слов, — опечалился Рехер, опустив голову.

— Понять — не проблема, а вот поверить…

— Что ж, дело твое. Только заклинаю тебя господом богом: прекрати свои прогулки на Соломенку! Дураку ясно, что тебя каждое утро тянет к тамошней базарной уборной.

«Уже и это ему известно… К чему же тогда все слова? А впрочем, играть так играть!»

— А как же я предупрежу своих сообщников, если буду сидеть в четырех стенах на Печерске?

— Предупредить их можно и без тебя, — Рехер явно не заметил перемены в настроении сына. — «Почту» доверь мне. Переправить послание Калашнику мне легче легкого, а тебе это может стоить жизни.

Всего мог ожидать Олесь, но только не такого предложения. Доверить «почту»… Да это же означает: дать в руки оккупантам ключ к самой большой тайне! «Неужели он в самом деле считает, что я решусь на такое безумие? Или, может, зондирует на всякий случай? И вообще почему это он все время толкует о Калашнике? Не надеется ли, что я помогу ему протоптать стежку к партизанам? Ха-ха-ха, мне бы самому кто-нибудь ее указал!»

— Тебя ошеломило мое предложение? — ощутив смятение сына, оживился Рехер. — В такое время… И к тому же между нами пропасть… Но вспомни, откуда взялись документы у присной памяти «учителя» из Старобельска? А кто обеспечивал вашу голодную братию продовольственными карточками всю зиму? Благодаря чьей помощи выбралась из Киева дочка Крутояра после гибели фон Ритце? А из чьего письменного стола черпали вы секретную информацию для своих листовок?..

«Оказывается, он обо всем знает. Но почему, почему молчал до сих пор?» — Олеся охватила тревога, появилось дурное предчувствие. Но, чтобы не выказать волнения, он напустил на лицо насмешливую ухмылочку и сказал:

— А это действительно искусство — выставлять свои прошлые просчеты как заслуги…

— Пусть даже так. И все же мои «бывшие просчеты» дают мне моральное право на некоторые предложения. Тем более что ты не раз уже имел случай убедиться: мне можно доверять.

«Опять за свое! Что я могу доверить, если сам сейчас как лист, оторванный от ветки! Да и зачем ему так понадобилось переправлять «почту» Калашнику?.. А может, он изверился в своих химерных идеалах и стал искать связи с партизанами?.. В самом деле, зачем бы ему рисковать, помогая через меня подпольщикам, если бы он не искал связи с ними?.. — Крохотная надежда промелькнула в душе Олеся и сразу же угасла. — Но почему он об этом не скажет прямо? Колеблется с окончательным решением? Не доверяет?»

— Чего ты хочешь? — без обиняков спросил Олесь.