Белый морок. Голубой берег

Свернув с дороги, они углубились в лес, вышли из «опеля» и, наверное, с час бродили между деревьями наедине со своими мыслями. В обратный путь тронулись, когда солнце уже покатило к горизонту. Снова миновали знакомые поля и перелески. Как только выскочили на гребень склона звиздальской долины, Олесь увидел поодаль на понизовье у примитивного настила без перил через речушку пароконную подводу, а возле нее — долговязого, узкоплечего человека в брезентовой бригадирской накидке, высоких сапогах и полувоенной фуражке. Он зачем-то возился в передке брички, и Олесь не видел его лица (да и смог ли бы он рассмотреть с такого расстояния?), однако сразу узнал своего бывшего «благодетеля».

— Он! Тарханов! — Вздох облегчения, даже радости вырвался из его груди.

Пораженно взглянул на парня Ксендз: через минуту-другую они должны расстаться, а он радуется. Однако Витольд Станиславович не промолвил ни единого слова. Лишь положил ему на плечо свою правую руку в кожаной перчатке и слегка стиснул: дескать, крепись, казаче!

В нескольких шагах от настила Ксендз резко нажал на правую педаль — «опель», взвизгнув тормозами, остановился рядом с подводой. Как и было условлено, гауптштурмфюрер проворно выскользнул на травку, обежал спереди автомашину и услужливо открыл переднюю дверцу. Тарханов, исподлобья наблюдавший за всем этим, был не на шутку удивлен, что для встречи с ним прикатила из Киева какая-то очень важная птица! Но у него буквально подкосились ноги, когда он увидел, что из «опеля» осанисто выбирается его бывший презренный подручный, оказавшийся отпрыском самого рейхсамтслейтера Рехера.

— Не ожидал, ваша светлость, что вы проявите к давнему знакомому такое откровенное негостеприимство… — произнес Олесь вместо приветствия. — А отец заверял, что я у вас могу чувствовать себя как у бога за пазухой.

— Простите, но кто же мог подумать… Это же такая неожиданность! — Тарханов нервно мял в руках кончик сыромятного кнута. — Ну, хотя бы полусловом намекнули в радиограмме…

— Ладно, когда-нибудь поквитаемся, — махнул рукой Олесь. — А сейчас начнем друг другу торочить басенки о буреломе или, может, сразу приступим к делу?

— Свят-свят, нам с вами просто смешно подтверждать свою подлинность каким-то там паролем! Я к вашим услугам…

Первый шаг задуманной операции был, можно сказать, удачным. Олесь обернулся к Ксендзу, стоявшему в сторонке с услужливым видом, взял из его рук кожаный чемоданчик и, перейдя на немецкий, бросил небрежно:

— Вы свою миссию выполнили, господин гауптштурмфюрер. Можете возвращаться в Киев, я остаюсь здесь…

Щелкнув каблуками, Ксендз молодцевато подбросил к виску два пальца. Сейчас ему надлежало бы повернуться, сесть в машину и скрыться из виду. Однако какая-то непостижимая сила удерживала на берегу тихой Звиздали, не давала ступить ни шагу. Витольду Станиславовичу почему-то казалось, что если он покинет здесь парня, то непременно навсегда. Честно говоря, они с Артемом и Данилом только в силу крайней необходимости, полнейшей безвыходности согласились с предложенным Олесем планом уничтожения псевдопартизанской банды. Нет, план его был весьма умным и заманчивым, но строился он на том, что Олесь должен был проникнуть в эту банду, заманить ее в западню, фактически обрекая себя на самопожертвование. Следовательно, никто не мог предугадать, что именно ждет его там. Несомненно было только то, что неосторожное слово, один неверный шаг — и голова его мигом слетит с плеч, как капустный кочан под секачом. И вот сейчас, наблюдая, с каким спокойствием и легкостью рвется юноша навстречу опасности, Ксендз с удивлением почувствовал, как его начинает переполнять нежное и светлое чувство. Во взаимоотношениях с Олесем он вообще себя не узнавал. Осторожный и недоверчивый от природы, он сживался с людьми трудно и долго, а вот этот болезненный парнишка менее чем за трое суток стал для него близким, даже родным. И уже сама мысль, что Олесь уходит от него навсегда, льдом сковывала сердце.

— Что я должен передать господину рейхсамтслейтеру Рехеру? — спросил, чтобы объяснить свое присутствие.

— Передайте, чтобы не волновался. Я с надежным человеком, а что касается операции… Уверен, все будет так, как спланировано.

— Яволь! Радируйте при первой же необходимости: радисты отныне переведены на круглосуточный режим дежурства.

— Принимаю во внимание. Хайль!

Тарханов буквально ловил каждое их слово, следил за каждым движением, но никак не мог взять в толк, почему все-таки прибыл к «пугачам» этот доходяга с такими высокими полномочиями.

— Так, может, вы догадаетесь пригласить меня в свою карету? — обратился Олесь к Тарханову, когда Ксендз отбыл в обратном направлении. — Или вот так и будем торчать здесь, на юру?

— О чем речь, дорогой мой Олесь! Вы в самом деле чувствуйте себя как у бога за пазухой. Так садитесь же, ради бога, садитесь… — суетился Тарханов, застилая привяленную траву на бричке цветистым рядном-дорожкой.

Олесь легко вскочил на правый подкрылок, расположился спиной к обер-мастеру заплечных дел.

— Куда прикажете править? — спросил тот.