Белый морок. Голубой берег

Вот теперь Рехер наконец постиг, зачем Гальтерманн поднял его на заре и пригласил в свое учреждение. Решил, значит, потешиться чужой бедой. Но Рехера это известие мало опечалило. Конечно, не очень-то хорошо, что партизаны оказались на этот раз сильнее, но при желании нетрудно сформировать и другую команду. А то, что с разгромом «Кобры» прекратится дальнейшее следствие, его даже обрадовало. С кого же теперь спрос за гибель гауптштурмфюрера Шанца?! Бесило только то, что этот олух раскис на глазах Гальтерманна.

— Когда-то я знавал вас, Севрюк, как доброго воина. А оказывается, вы — нытик и тряпка. Мне стыдно за вас!

Эти слова как бы отрезвили Севрюка. Он вскочил на ноги, вытянулся:

— Жду наказания!

— Докладывайте, что с командой. Где Одарчук? Где господа из Берлина?

— Все погибли. Три дня назад в селе Забуянье, ночью… на нас напали партизаны. Ну, и всех под корень…

— Да прекратите вы ваше нуканье! — недовольно поморщился Рехер. — Расскажите по-человечески: как это произошло?

Севрюк понимающе кивнул головой, вдохнул полную грудь воздуха, как перед прыжком в воду:

— Так вот: когда мы получили ваш приказ… Ну, ловить «воскресшего» Калашника… дороги тогда напрочь развезло. Мы еле добрались до села Миколаевщина. Машины, считай, несли на плечах. Пришлось остановиться на отдых. Пан командир расчленил команду на несколько самостоятельных боевых групп… Ну, чтобы произвести глубокую разведку. А сам остался со штабом в Миколаевщине… — Говорить «по-человечески» для Севрюка было задачей явно непосильной.

Чтобы не выслушивать дальше нудного заикания, Рехер стал задавать Севрюку наводящие вопросы:

— На след Лжекалашника напали?

— Нет. Потому что он напал на нас. Ну, и начал охоту…

— Как это понимать?

— А так, что когда мы отправились в разведку, он внезапно захватил Миколаевщину. Ну, и всех, кто там оставался, штаб наш, превратил в капусту… Осмелюсь доложить: никакой он не генерал. И не из Москвы он. Это мужичня его так окрестила, а он вовсе здешний. Он младший брат нашего командира — Ефрем Одарчук. Я его, вражину, еще с гражданской помню. Под Шепетовкой когда-то весь мой эскадрон порубал…

Гальтерманну словно губы медом помазали. Стоял и довольно облизывался. А глаза так и кричали: вот что значит доверять этим унтерменшам!

— Откуда вам все это известно, если он весь штаб в Миколаевщине превратил в капусту?

— Да не всех же! Пану командиру удалось бежать через окно и пересидеть в яме нужника, пока партизаны убрались… От него я и узнал.

— А почему меня не известили сразу?

Севрюк глуповато осклабился:

— Недельные отчеты составлял не я. А пану командиру очень хотелось схватить братца живьем и переправить к вам… Это он, вражина Ефрем, гауптштурмфюрера Шанца угробил.

— Это точно известно? — Рехер даже встал с кресла.

— Еще бы! Ефрем в Забуянье на машине гауптштурмфюрера заявился. Обложил село со всех сторон, а сам в мундире Шанца на машине к управе, где квартировали пан командир и члены комиссии из Берлина… Если бы не в машине, стража вовремя бы подняла тревогу, а так приняла за своих. Ну, заскочил он со своими в управу и вырезал всех прямо в постелях. А брата — на веревку и в машину. Мы попытались отбить пана командира, но на нас как повалили партизаны… И всех до одного…

— И только одному вам и удалось унести оттуда ноги?

— Не знаю. Там такое поднялось… А меня ранило… — Севрюк показал на забинтованную руку.

Рехер не мог не признать, что, задержав Севрюка, Гальтерманн поступил правильно. В рассказе этого недотепы было столько путаницы, что вывод напрашивался вполне определенный: он позорно бежал с поля боя, бросив своих подчиненных на произвол судьбы. А за такую провинность по законам военного времени полагалось одно наказание — виселица. Не хотелось только Рехеру, чтобы Гальтерманн нагрел на этом деле руки.

— Из ваших рассказов трудно что-нибудь уразуметь, — сказал Рехер как можно спокойнее. — Видимо, вы чрезмерно волнуетесь. Постарайтесь взять себя в руки, успокоиться и дать правдивое и подробное объяснение всего, что произошло, в письменной форме. Запомните: как можно более подробное и абсолютно правдивое объяснение. Я буду просить господина бригаденфюрера, чтобы вам создали здесь надлежащие условия.

Севрюк, видимо, сердцем учуял, что ему готовят, побледнел и умоляюще обратился к Рехеру:

— Но почему тут? Я же не виноват… Клянусь господом богом!

— Только без сантиментов! Пока вам никто не предъявляет никаких обвинений, Севрюк. А как долго вы тут пробудете, зависит от вашего письменного показания. Так что не теряйте времени зря.

Нетвердой походкой, спотыкаясь, Севрюк направился к выходу. У порога обернулся, собираясь что-то сказать, но лишь сокрушенно покачал головой и, точно в пропасть, вывалился в коридор.

— Как вам нравится этот тип? — осторожно, словно крадучись, приблизился к Рехеру Гальтерманн.

— Точно так же, как и вам.

— Унтерменш! Всех бы их на виселицу…