Белый морок. Голубой берег

…Возле центрального подъезда штаба СД Рехера встретил заместитель Гальтерманна — оберштурмбаннфюрер Эрлингер. Машина еще не успела остановиться, как он кинулся открывать дверцу с каким-то виноватым выражением на маленьком, словно мальчишеском, лице. Эрлингеру наверняка было под сорок, но он все еще напоминал долговязого парня. Худющий, узкоплечий, с длинной тонкой шеей и невыразительным (величиной с кулачок) лицом, на котором, наверное, с детства застыло не то удивление, не то испуг. Возможно, из-за этой внешней несолидности ни Гальтерманн, ни другие киевские оккупационные заправилы не воспринимали Эрлингера всерьез и если терпели в своей среде, то лишь из страха перед его отцом — владельцем нескольких пивных в Мюнхене, одним из бывших основателей немецкой рабочей национал-социалистской партии, в квартире которого фюрер в молодые годы не раз находил убежище. Единственным, кто в Киеве проявлял симпатию к Эрлингеру-младшему, был Рехер. Эрлингер это хорошо чувствовал и всегда искал случая побыть в его обществе. Но сейчас Рехер лишь кивнул головой оберштурмбаннфюреру и поспешил в дом, хоть и видел, что тот прямо-таки сгорает от желания что-то сказать, а может, и предупредить о чем-то.

Гальтерманн тоже оказал Рехеру какое-то подозрительное внимание. Встретил, как дорогого гостя, в коридоре, услужливо распахнул перед ним дверь своего просторного кабинета и, бросив через плечо заместителю «Вы свободны», повел под руку к овальному столику, стоявшему в дальнем углу. Любезно придвинул кресло и, когда гость уселся спиной к двери, эффектно снял белоснежную салфетку, прикрывавшую бутылку французского коньяка, вазу с яблоками и шоколадом, хрустальные рюмки и чашечки для кофе.

— Может, пропустим по маленькой? Чтобы разогнать дрему… — широко растягивая губы в улыбке, предложил полицай-фюрер.

— Утром не пью.

— Тогда кофе?

В каждом слове, в каждом жесте Гальтерманна Рехер чувствовал фальшь, наигранность, желание покрасоваться.

— Не будем зря тратить время. Ближе к делу.

— Вы спешите?

— Да. Мне нужно навестить сына в госпитале.

— Понимаю, понимаю… — Гальтерманн нажал на столе кнопку секретной сигнализации и сказал вошедшему дежурному офицеру: — Введите.

Тонюсенькое жало коснулось сердца Рехера: а что, если все же Шанца укокошили одарчуковцы? Однако внешне он не выказал ни тревоги, ни любопытства. Равнодушно полулежал в кресле и с легкой иронией в глазах смотрел куда-то поверх головы хозяина кабинета. Смотрел упорно, многозначительно, придирчиво. И взгляд этот с каждым мгновением все больше беспокоил, нервировал полицайфюрера. Наконец Гальтерманн не вытерпел, украдкой повернул голову, зашарил глазами по стене, выискивая, что могло привлечь внимание Рехера. И вдруг заметил, что с верхней планки позолоченной рамы, в которой красовался огромный портрет Гитлера, свисает длинная, пушистая от пыли паутина. Утреннее солнце уже хозяйничало в кабинете, но в глазах у Гальтерманна потемнело: кто-кто, а уж он-то по собственному опыту знал, что в умелых руках эта хрупкая запыленная паутина может стать крепкой петлей на шее! И надо же было усадить Рехера лицом к портрету! Как ни тщился бригаденфюрер, но не мог придумать, как ему следует поступить в столь неприятной ситуации: смахнуть паутину, сделав вид, что не придает этому никакого значения, или просто ничего не замечать.

Выручил дежурный офицер. Он распахнул дверь кабинета и пропустил вперед себя коренастого, давно не бритого, обшарпанного мужчину с забинтованной головой и левой рукой на перевязи. Гальтерманн прикипел сразу же повеселевшими глазами к Рехеру: мол, посмотрим, что ты запоешь, когда увидишь этого молодца? Но Рехер и бровью не повел, продолжал вглядываться в злосчастную паутину, словно искал в ней какой-то скрытый смысл. Его равнодушие к вошедшему обескуражило полицайфюрера. Мысленно он начинал раскаиваться, что отважился разыграть здесь эту комедию. Да, у Рехера назревали неприятности по службе, но ведь за время его двухнедельной поездки по Украине в свите Розенберга все могло измениться коренным образом. Так надо ли играть с огнем?

— Герр рейхсамтслейтер, заместитель командира зондеркоманды «Кобра» к вашим услугам, — льстиво сказал он Рехеру и невольно поклонился.

Только после этого Рехер повернул голову:

— А-а, Иван Севрюк!.. Как ты здесь очутился? Почему не в команде?

То ли от неожиданности, то ли с перепугу густые темные брови Севрюка болезненно дрогнули, обветренные губы беззвучно зашевелились. Ни с того ни с сего он плюхнулся на колени и с мольбой в голосе заговорил:

— Команды больше не существует. Она истреблена партизанами… Я случайно спасся, но меня тут… Клянусь, я ни в чем не виноват!