Белый олеандр

На следующий день я вылезла из автобуса в самую жару и последнюю милю до дома прошла пешком. Мне больше не требовалась трость, хотя после долгих прогулок бедро по-прежнему ныло, а я прихрамывала. Я ковыляла по улице и чувствовала себя грязной и неуклюжей в поношенной одежде из благотворительного магазина Совета еврейских женщин: белой блузке, которую не смягчала никакая стирка, и неудачной самодельной юбке.

Элегантная соседка срезала в тени у дома агапантусы того же оттенка, что и цветы палисандра. Босиком, в простом платье. Подошвы и ладони на фоне темно-карамельной кожи сияли розовым и казались ненастоящими, как будто там, откуда она пришла, женщины посыпают ладони и стопы специальным порошком. Она не улыбалась, полностью поглощенная своим занятием. В темных волосах, уложенных в небрежную ракушку, застрял упавший с ветки цветок палисандра. Смотрелось очаровательно.

Я чувствовала себя нескладной, стыдилась хромоты и уродливой одежды и надеялась, что проскользну в дом прежде, чем она поднимет глаза. Однако, доковыляв до сетчатого забора и черного двора, я ощутила разочарование. Хотелось, чтобы она меня увидела. Хотелось сказать, что я не такая, как остальные. Заговори со мной, думала я, посмотри на меня!

Она не посмотрела, только подняла веточку алиссума и вдохнула медовый запах. Я вырезала из сердца полоску и насадила ее на самодельный крючок.

— У вас красивый сад!

Она удивленно подняла глаза, как будто знала, что я здесь, но не ожидала, что заговорю. Большие миндалевидные глаза цвета корневого пива, на левой щеке шрам, на узком запястье золотые часы. Откинула прядь завитых волос, сверкнула улыбкой, которая мгновенно растаяла, и вновь занялась агапантусами.

— Лучше, чтобы тебя со мной не видели. Она скоро выжжет крест на моем газоне.

— У вас нет газона.

Она улыбнулась, не поднимая головы.

— Меня зовут Астрид.

— Иди домой. Астрид.

Глава 11

Ее звали Оливия Джонстоун. Имя значилось на журналах и каталогах, которые бросали на коврик у двери. Она выписывала «Конде-наст-трэвеллер» про путешествия и французский «Вог», толстый, как телефонный справочник. Теперь я приглядывала за детьми перед домом, чтобы не пропустить, когда она покажется в круглых солнцезащитных очках а-ля Жаклин Кеннеди, вернется с покупками или выйдет срезать пахучую зелень. И надеялась, что наши глаза снова встретятся. Почти каждый день ей доставляли посылки. Красивый курьер из «UPS» в коричневых форменных шортах и с ногами как стволы деревьев то и дело маячил на крыльце. Я гадала, не влюблен ли он.

По вечерам, сидя у кухонного окна, я подмечала ее посетителей. Всегда мужчины. Один темнокожий с ослепительными на фоне кофейной кожи французскими манжетами и золотыми блестящими запонками приезжал около половины восьмого на «БМВ» и всегда уходил до полуночи. Молодой парень на «Порше» с дредами и в сандалиях-биркенштоках иногда задерживался до утра. Большой лысеющий белый господин в полосатых рубахах и двубортных пиджаках с широкими лацканами целую неделю появлялся на огроменном «Мерседесе».

Я отметила их радостное волнение и поспешность, с какой они вылезают из сверкающих машин, и гадала, чем она вызывает такое нетерпение. Она светит мужчинам, точно маяк. Интересно, кто ей больше нравится? Что она знает про мужчин?

Я ни на секунду не допускала, что Марвел может быть в чем-то права, тем более в отношении Оливии Джонстоун. Я жила ради того, чтобы увидеть, как Оливия выносит мусор или выходит из машины в первых лучах зари, когда я готовлю себе завтрак. Эти капельки росы на палубе поддерживали во мне жизнь.

Я рассовала по карманам иголочки ее розмарина, а однажды, когда была уверена, что Оливии нет дома, даже покопалась в мусоре, жаждая узнать побольше и дотронуться до вещей, которых касались ее пальцы. Нашла английский черепаховый гребень ручной работы с редкими зубьями, почти новый, у которого был всего-навсего сломан один зубец, и коробку из-под дорогого бузинного мыла. Она пила темный ямайский ром и покупала нерафинированное оливковое масло первого отжима в высокой бутылке. Кто-то из ее приятелей курил сигары. Кроме того, я обнаружила до невозможности мягкий серо-коричневый матовый чулок со спущенными петлями, из тех, что носят на поясе, и пустой флакон духов «Ма Грифф». Белая с черными штрихами наклейка на пузырьке. Флакон пах шелестом черных кисейных платьев, зелеными крапчатыми орхидеями и Булонским лесом после дождя, где мы с мамой как-то гуляли. Я была в восторге, что могу разделить с Оливией Джонстоун воспоминания о Париже. Спрятала флакон в комоде, чтобы одежда пропиталась ароматом.