Белый олеандр

У меня не было денег на звонок в Службу опеки, и я просила мелочь у мужчин на стоянке рядом с винным магазином или у супермаркета. Мужчины всегда жалели меня. Пару раз я могла бы заработать и больше. Это были приятные люди, пахнущие одеколоном, наверняка работающие в офисе. Вид у них был такой, что они могли бы дать и полсотни. Но я не хотела начинать. Я уже понимала, чем это может обернуться. Куплю мешок еды, а потом опять буду голодной, да еще и шлюхой к тому же. Стоит только начать думать, как это легко и просто, тут же забудешь о том, чем придется расплачиваться.

Амелия узнала, что я просила о перемене места жительства. Прохаживаясь вперед-назад перед неудобной софой с деревянными выступами, на которой я съежилась, она громко и театрально ругала меня, выразительно жестикулируя:

— Как ты посмела так возмутительно лгать?! Клеветать на мой дом? Я к тебе относилась, как к собственной дочери, и вот чем ты мне платишь?! Своей клеветой? — Белки ее глаз совсем спрятались под суженными веками, меня сверлили два черных зрачка. В уголках тонких губ скопилась слюна. — Значит, мой дом тебе не нравится? Ладно, отправим тебя в Мак. Посмотрим, как ты там будешь питаться. Да ты радоваться должна, что я сажаю тебя за стол вместе со всеми — с твоим-то омерзительным лицом! В Аргентине тебе даже в дом войти не позволили бы с парадного входа! Мое омерзительное лицо. Я чувствовала, как на щеке пульсируют шрамы.

— Что ты знаешь о приличных домах? Ты сама — уличный мусор, мать в тюрьме, отец вообще неизвестно где. От тебя воняет помойкой! Стоит тебе войти в комнату, девочки зажимают носы. Ты позоришь мой дом, оскорбляешь меня своим присутствием. Мне смотреть на тебя противно. — Она отвернулась, показав на отполированную лестницу. — Иди в свою комнату и сиди там.

Я встала с софы, но не уходила.

— А ужин?

Она развернулась на своих тонких фирменных каблуках и рассмеялась.

— Может быть, завтра. Если научишься себя вести.

Лежа под красивым одеялом в просторной спальне, благоухающей кедром, я слушала, как желудок бьется и царапается внутри, словно кот в мешке. Весь день мне хотелось спать, но вечером картины моей здешней жизни возвращались и стояли перед глазами, словно слайды. От меня действительно пахнет? Я и правда так омерзительна, я уличный мусор?

Вошла Сильвана, забралась к себе в кровать.

— Думала, ты особенная, а? Интересная штучка? Ну что, видишь теперь — ты не лучше нас. Так что помалкивай, если не хочешь в Мак. — Она бросила мне на одеяло булочку.

Я проглотила ее в два счета. Было так вкусно, что я чуть не расплакалась.

— Что это за Мак? Она сердито вздохнула.

— Это такое место, куда помещают, если больше некуда поселить. Ты там и дня не протянешь. Тебя съедят на завтрак, Блондиночка.

— По крайней мере, там бывает завтрак, — сказала я.

Из темноты раздалось ее хихиканье. Мимо дома проехала машина, фары прочертили потолок движущимися полосками.

— Ты там была когда-нибудь? — спросила я.

— Нидия была. Даже она сказала, что там паршиво, а она же loca[43]. Лучше помалкивай и терпи, как все. Помни, восемнадцать — и свобода!

Но мне было только пятнадцать.

Теперь любимицей была Кики Торрес, это она сидела за ужином рядом с Амелией и слизывала, как собака, остатки макарон с ее тарелки. Меня мучили зависть и отвращение. Теперь Кики переворачивала страницы аргентинских альбомов и пила чай с печеньем, пока я стирала в раковине белье Амелии, мыла ванну, гладила ей одежду и постельное белье с кружевами. И если хоть что-нибудь будет испорчено — конечно, назло, — никакого ужина.

Амелия постоянно стравливала нас. Однажды во время дежурства по кухне я стащила банку со сладким картофелем, и она заставила Кики выдать меня. С каждым днем я теряла вес, ребра выпирали из-под кожи, будто железный каркас байдарки.

Постепенно я начинала понимать, как одно человеческое существо может убить другое.

— Тебе надо взять пару девочек, — однажды сказала Амелия по телефону своей подруге Констанце. — Это легкие деньги, можно обновлять обстановку. У меня скоро будет новая ванная.

Я чистила серебро зубной пастой, натирала до блеска узоры на вилках и ложках. Вчера я занималась тем же самым, но Амелии не понравилось, что в некоторых уголках и складках остались тусклые участки, и мне пришлось чистить всё заново. Хотелось воткнуть эти вилки ей в живот и вырвать ей внутренности.

В мартовскую унылую сырость, после нескольких недель непрерывных телефонных звонков, мисс Кардоса наконец сбежала, и я получила нового социального работника, ангела Господня по имени Джоан Пилер. Джоан была молодая и веселая, одевалась в черное и красила волосы в ярко-красный цвет. На каждой руке у нее было по четыре серебряных кольца, и вообще она больше походила на поэта, чем на трутня из государственной службы. Когда настало время посещения, я спросила, не знает ли она поблизости какого-нибудь кафе.