Белый олеандр

Мать закинула руки за голову, и я представила, как веселые злые искорки бегают вверх и вниз по ее позвоночнику. Когда она положила ладонь мне на плечо, я осторожно увернулась. Может, я и должна тут сидеть и слушать, но быть сообщницей матери я не хотела. Клер даже ничего не заметила, она беззаботно смеялась, играя гранатовым кулоном. Это напомнило мне одну из карт таро, с мальчиком, который смотрел на солнце, стоя в одном шаге от края скалы и уже занеся ногу над пропастью.

— Он считает, что все это просто большая шутка. Не верит в сверхъестественное.

— При подобной работе это, наверно, опасно. — Мать барабанила пальцами по оранжевой столешнице. Я видела, как работает ее мозг, вертятся мысли, создаются планы. Мне хотелось бросить туда что-нибудь, остановить эту машину.

— Так я ему и говорю. — Клер наклонилась вперед, блестя глазами. — Прошлой осенью они снимали привидение, которое чуть не убило человека. — Она осеклась, считая, что допустила бестактность, упомянув убийство при матери. Эти мысли читались у нее на лице, как в газете.

— Вы за него не боитесь?

Клер была благодарна, что мать сгладила ее faux pas[48]. Ей было невдомек — та просто держала свою линию разговора.

— Ингрид, если бы вы только знали. Я считаю, что люди не должны лезть туда, где они ничего не понимают, во что не верят. Духи все равно существуют, даже если кто-то считает, что их нет.

О, мы с матерью много знаем о духах. Мстить они умеют. Но вместо того, чтобы согласиться с Клер, мать процитировала Шекспира: «Есть многое в природе, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам»[49]. Клер в восторге зааплодировала, радуясь, что кто-то другой процитировал классика в разговоре с ней. Друзья Рона постоянно пропускали мимо ушей ее цитаты.

— Это все равно что не верить в электричество, потому что его нельзя увидеть. — Мать откинула волосы за спину и опять положила мне руку на плечо. Ее пронзительно голубые глаза, глаза убийцы-маньяка, безмятежно улыбались Клер. «Астрид, ты что, не видишь, какая идиотка эта женщина. — Мысли матери были ясны мне. — Как ты могла променять меня на нее?»

— Абсолютно верно, — сказала Клер.

— А я все равно не верю в электричество, — вмешалась я. — И в Гамлета тоже. Просто придуманный персонаж, плод писательского воображения.

— Он часто путешествует, ваш муж? — Мать меня игнорировала. — Как, еще раз, его зовут? Рон? — Она намотала на мизинец прядь моих волос, словно держа меня в ловушке.

— Постоянно в отъезде, — грустно кивнула Клер. — Даже на Рождество дома не был.

— Наверное, вам одиноко, — сказала мать. Так мягко, так ласково. Мне очень хотелось встать и кинуться прочь, но Клер нельзя было оставлять с ней одну.

— Раньше бывало, — сказала Клер, — но теперь со мной Астрид.

— Такая замечательная девочка. — Мать провела по моей щеке грубым от работы пальцем, нарочно царапая кожу. Я изменница, да, я предала свою хозяйку. Мать знала, почему я молчу о Клер. Потому что люблю ее, и она меня любит. Потому что у меня появилась семья, которая была так нужна мне и которую мать никогда не считала нужным мне дать. — Астрид, ты не возражаешь, если мы минуту поговорим без тебя? Взрослый разговор, понимаешь?

Я посмотрела на мою приемную мать. Клер улыбалась.

— На минутку, ладно?

Будто я трехлетний ребенок, которого надо отправить в песочницу. Клер не знает, как долго может длиться минута, что может произойти за это время. Неохотно поднявшись, я отошла к забору у дороги и стала водить пальцем по коре дерева. Сверху на меня уставилась своим прямым бессердечным взглядом ворона и вдруг заорала хриплым голосом, почти человеческим, словно хотела мне что-то сказать.

— Убирайся. — Я махнула рукой в ее сторону. Вороньего крика я пугалась так же, как Клер.

Они сидели, склонившись друг к другу, — мать, загорелая, с соломенными волосами, в синем платье, и Клер, бледная и темноголовая, в коричневом костюме. Это было что-то сюрреалистическое — Клер рядом с моей матерью, за пластмассовым оранжевым столом во Фронтере. Как сон, в котором я голая стояла в очереди у прилавка школьного магазина, просто забыв одеться. Тогда я могла сказать себе, что сплю, и проснуться.

Клер прижала ладонь ко лбу, словно у нее поднималась температура. Мать сжала между жестких сильных ладоней ее тонкую руку и говорила без остановки низким увещевающим голосом. Однажды я видела, как она точно так же загипнотизировала кошку. Вид у Клер был расстроенный. Что она ей говорит? Мне все равно, какую игру затевает мать. Ее время сейчас кончится. Мы уезжаем, она остается. Она не сможет испортить мне жизнь, что бы ни говорила.

Когда я опять подошла к оранжевому столику, обе смотрели на меня. Мать сияла, потом притушила улыбкой свет глаз, погладила Клер по руке.

— Помните, что я вам говорила.

Клер не ответила. Теперь она была совершенно серьезна, смех испарился, испарилась и радость от встречи с человеком, цитирующим Шекспира. Опираясь ладонью с побелевшими ногтями о стол, она встала.

— Встретимся в машине, Астрид.