Белый олеандр

Он стал часто уезжать из города по заданию разных журналов. Отменял их свидания. Мать перестала спать, вздрагивала от каждого звонка и бросалась к телефону. Я не могла смотреть ей в лицо, когда это оказывался не Барри. В ее голос вкрался новый оттенок, острый и зазубренный, словно край пилы.

Я не понимала, как это могло случиться. Как он мог возить нас на фейерверк и на Каталину, прижимать холодный компресс мне ко лбу, говорить о поездке в Бали вместе с нами, а потом вдруг забыть наш адрес?

Однажды мы заехали к нему без предупреждения.

— Он разозлится, — сказала я матери.

— Мы просто проезжали мимо. Просто решили зайти, — сказала она.

У меня было не больше шансов удержать ее, чем удержать солнце от путешествия сквозь кипящий смог августовского утра, но я не хотела на это смотреть. Лучше остаться в машине. Мать постучала в дверь, он открыл — в индийском купальном халате. Мне не надо было их слышать, чтобы знать, о чем идет разговор. На ней было синее газовое платье, горячий ветер трепал подол, солнце било ей в спину, почти просвечивало сквозь нее. Барри стоял в дверях, загораживая вход, мать наклонила голову, подалась вперед, тронула волосы. Резиновое кольцо все туже и туже стягивало мне мозг, пока они не скрылись в доме.

Я включила радио, классическую музыку. Песни невозможно было слушать, все слова стали невыносимы. Чтобы отвлечься, я представляла, как мои собственные глаза синим холодом смотрят в лицо мужчины и я говорю ему, чтобы он уходил, что я занята.

— Ты не в моем вкусе, — небрежно сказала я в зеркало заднего вида.

Через полчаса появилась мать. Доковыляла до машины, споткнувшись о садовый шланг, точно слепая. Села за руль и сидела, раскачиваясь. Рот у нее был широко открыт, но не доносилось ни звука. Моя мать плакала. Это был предел всех невозможностей.

— У него свидание, — сказала она наконец свистящим шепотом, словно кто-то держал ее за горло. — Он занялся любовью со мной, а потом сказал, что я должна уйти. Потому что у него свидание.

Не надо было сюда приходить, я же знала. Теперь я жалела о том, что мать нарушила свои правила. Вот почему она так крепко держалась за них. Стоит нарушить одно, как пропадают все, одно за другим, как огненные снопы фейерверка четвертого июля взрываются тебе в лицо над автостоянкой.

Страшно было представить ее за рулем в таком состоянии — с обезумевшими, ничего не видящими глазами. Трех кварталов не успеем проехать, как она нас угробит. Но мать не заводила машину. Она просто сидела, глядя в ветровое стекло, и раскачивалась, обхватив себя руками за талию.

Через пять минут на дорожке притормозила машина, новая спортивная модель с поднятым верхом. За рулем была кудрявая блондинка. Очень юная, в короткой юбке. Наклонилась за сумкой, лежавшей на заднем сиденье.

— Ты красивее, — сказала я матери.

— Но она проще. Обычная девушка, — горько прошептала мать.

Кит открыла шкафчик в мастерской и обернулась через плечо, сложив ядовито-розовые губы в циничную волчью улыбку.

— Угадай, Ингрид, кого я видела вчера вечером в «Вирджинз»? — сказала она. Тонкий визгливый голос перехватывало от злобы. — Нашего старого друга Барри Колкера, — она наигранно вздохнула, — с какой-то дешевенькой блондиночкой вдвое младше его. Короткая память у мужчин, правда? — Ноздри у нее дергались от сдавленного смеха.

В обед мать велела мне забрать все, что хочется: вырезки, фотографии, ручки, карандаши. Мы уходили и возвращаться не собирались.

3

— Мне надо побрить голову, — сказала мать. — Измазать лицо пеплом.

Глаза у нее стали совсем дикими. Вокруг них легли темные круги, тусклые сальные волосы повисли. Теперь она только лежала на кровати или смотрела на себя в зеркало.

— Как я могла лить слезы из-за мужчины, которому не должна была позволять даже пальцем до себя дотрагиваться?

На работу она не вернулась. Выходила из зашторенной квартиры только в бассейн, где часами смотрела на переливы света по голубому кафелю или плавала под водой кругами, как рыба в аквариуме. Пришло время опять идти в школу, но я не могла оставить ее одну в таком состоянии. К моему возвращению матери могло не оказаться в квартире. И мы обе сидели дома, съели все консервы, потом стали есть овсянку и рис.

— Что мне делать? — спросила я Майкла, кормившего меня сардинками и сыром за своим исцарапанным кофейным столиком. В теленовостях говорили о пожарах, охвативших Анджелес-Крест.

Майкл покачал головой сначала в мою сторону, потом повернулся к цепочке пожарных, окруживших холмы на экране.

— Милая, это всегда бывает, когда человек влюбляется. Ты наблюдаешь стихийное бедствие.

Я поклялась, что никогда не буду влюбляться. Пусть Барри умрет медленной и мучительной смертью за то, что он сделал с моей матерью.

Внизу над городом вставала луна, красная в отблесках огня, бушующего на севере и дальше, в Малибу. Стоял сезон пожаров, и мы были заперты в самом сердце горящего района. В бассейн летел пепел. Мы сидели на крыше, ветер нес нам в лицо запах гари.

— Вот это истрепанное сердце, — сказала она, запахиваясь в кимоно. — Вырвать бы его и зарыть в компост.