Белый олеандр

Дорогая Астрид!

Вышел новый номер «Уитнесс», целиком посвященный тюремной теме, найди его и купи. Там напечатана моя поэма, она занимает семь страниц, иллюстрирована фотографиями Эллен Мэри Мак-Коннелл. Пришло огромное количество откликов, т. к. под стихами опубликовали короткое объявление о том, что почтовые марки, книги и деньги будут приняты автором в дар с глубокой благодарностью.

У меня появились даже друзья по переписке. Например, очаровательный Дэн Уили, заключенный Ml43522, крепкий широкоплечий грабитель, мотающий в Сан-Квентин двенадцатилетний срок. Человек Дэн, как он любит себя называть, пишет почти ежедневно — это целая серия сюжетов со мной в главной роли, порожденных его необузданной фантазией. На сегодняшний день в хит-параде лидирует тот, где он совокупляется со мной в извращенной форме на капоте своего «мустанга», глядя, как солнце садится над Малибу. Разве не романтично? По-моему, лучший сюжет для украшения капотов в этом году.

Только что какая-то женщина прислала сборник Анн Секстон. Аллилуйя! Наконец почитаю что-то новое. В тюремной библиотеке единственные книги без мускулистых телес на обложках — «Война и мир» и потрепанный Джек Лондон.

Естественно, эта поклонница не могла не прислать мне огромную подборку собственной поэзии. Она живет на ферме в Висконсине, у них там что-то вроде коммуны престарелых хиппи, где она на досуге плетет не только корзинки. Как может человек, любящий стихи Секстон, писать так безнадежно плохо? «Я женщ-щщ-щина, слышите мой страстный стон?» Лучше уж просто стонать, мадам, это будет гораздо меньше обескураживать окружающих.

Однако она всерьез считает меня узницей патриархата, пострадавшей от мужского шовинизма, мученицей со своим маленьким, но все же подвигом. Пока ее солидарность выражается в скромных дарах — милости просим. Власть народу.

Да здравствует свобода!

Свободная Ингрид Магнуссен.

И ни слова обо мне. Как ты поживаешь, Астрид? Счастлива ты или несчастна? Мне не хватает тебя. Словно годы и годы прошли с тех пор, как она могла меня потерять и боялась этого. Я вернулась обратно, в тень ее жизни. Теперь моим предназначением опять было делить с ней ее триумфы, вторить ее насмешкам над несчастными обожателями — я была нечто среднее между карманным зеркальцем и камерной аудиторией. Мне стало вдруг ясно, что теперешняя моя жизнь очень удобна для нее — надежное прозябание у Марвел Тёрлок, заключение в бирюзовом доме, вызревание таланта художника, человека, с которым ей когда-нибудь интересно будет пообщаться. А я ничего не хотела, только бы она была сейчас со мной, смотрела на меня, как на том тюремном свидании. Стремилась узнать меня, мои мысли, мои чувства.