Белый отряд

На повороте дороги он остановился и еще раз посмотрел назад. Монастырские здания, столь хорошо ему знакомые, дом аббата, церкви и кельи – все это утопало в золотом сиянии вечернего солнца. Группа людей в белых одеждах вдалеке махала ему руками. Слезы навернулись на глаза юноши, к горлу подступили рыдания, и, чтобы избежать соблазна вернуться, он без оглядки побежал вперед.

III. Как Джон Гордль провел суконщика из Лимингтона

Дорога, по которой шел Аллен, одолеваемый щемящим чувством тоски, пролегала через великолепный лес. Местами ветви гигантских дубов сплетались над головой путника, образуя тенистые арки; солнце своими косыми лучами, пробивавшимися сквозь густую листву дерев, бросало на дорогу прихотливые тени. Лишь изредка журчание ручейка, стремительно вырывавшегося из чащи леса и вновь исчезавшего среди папоротников, треск кузнечиков да таинственный шелест нарушали величественное молчание природы, словно погруженной в волшебный сон. Наш двадцатилетний путник, несмотря на слезы, давившие ему горло после тяжелых минут расставания с дорогим его сердцу аббатством, не мог не поддаться очарованию этого чудного летнего вечера, и не успели еще исчезнуть высокие шпили колоколен Болье, как Аллен уже с легким сердцем, весело насвистывая и помахивая палкой, шел по дороге.

Чем дальше он углублялся в чащу девственных деревьев, тем более погружался в созерцание чарующей прелести леса с его разнообразными обитателями, своим неожиданным появлением нарушавшими его однообразие. То горностай деловито пробежал у самых ног, то дикий кабан стремительно выскочил из зарослей папоротника с двумя поросятами позади. Один раз из чащи показался олень, смело глядя перед собой, как бы не допуская возможности встречи с человеком. Аллен взмахнул палкой – и великолепное животное в несколько прыжков исчезло из виду.

Так юноша все дальше удалялся от монастырских владений. На одном из поворотов дороги он увидел сцену, которая привела его в еще более веселое настроение: вдали, среди вереска, незнакомец в белом монашеском одеянии, с красным опухшим лицом, строил ужасно смешные рожи, очевидно будучи чем-то озабочен. Длинная одежда, словно с чужого плеча, стесняла его движения и не позволяла бежать, что приводило его в бешенство. Вот он воздел руки к небу, неистово потряс ими, что-то прокричал и, наконец, в бессилии опустился в вереск.

– О, юноша, – застонал незнакомец, когда Аллен приблизился к нему, – судя по твоей одежде, вряд ли ты можешь сообщить мне что-либо про обитателей Болье.

– Отчего же, друг мой, я провел там всю свою жизнь, – ответил Аллен.

– В таком случае, – радостно воскликнул маленький человек, – ты должен мне сказать имя этого чурбана с веснушками на лице и руками, напоминающими грабли. У него черные глаза, огненные волосы и голос, похожий на рев дикого зверя. Этот негодяй ограбил меня до нитки и бросил людям на посмешище в этом идиотском белом балахоне. Как я покажусь теперь на глаза жене? Она подумает, что я донашиваю ее старые юбки. Двух таких в одном аббатстве быть не может, а потому умоляю тебя, скажи мне скорее, кто это? На беду я с ним повстречался!

– Судя по твоему описанию, это, несомненно, брат Джон, но как же все это произошло? – спросил молодой псаломщик, едва сдерживая смех.

– Случилось это так, – начал маленький человек, тщетно пытаясь встать и опять в бессильной ярости опускаясь на то же место, – я торопился засветло вернуться в Лимингтон и, к моему несчастью, на этом же месте, где ты видишь меня в таком отчаянном положении, наткнулся на этого разбойника. Вообразив, что вижу перед собой праведного отца, я, проходя мимо него, снял шляпу и поклонился, тот же остановил меня и спросил, слыхал ли я о новой индульгенции, дарованной цистерцианцам. Получив от меня отрицательный ответ, он сказал: «Тем хуже для твоей души!» – и поведал мне, как папа в награду за добродетели аббата Бергхерша издал декрет, по которому всякий, прочитавший в платье цистерцианского монаха семь псалмов Давида, попадет в Царствие Небесное. Я на коленях стал умолять его, чтобы он позволил мне переодеться в его платье; после убедительных просьб, взяв с меня три марки на обновление образа святого Лаврентия, этот разбойник согласился уступить мне свой балахон, в который я немедленно и переоделся. Затем под предлогом, что монаху неприлично стоять голым во время молитвы, он взял мое платье и, с трудом напялив на свое огромное тело, пустился бежать без оглядки, оставив меня в таком гнусном виде.