Белый Паяц

Эдесса капризничала, скандалила, разбила несколько хрустальных вазочек в своем кабинете и долго колотила по стене небьющейся, золотой вазой, причем с такой яростью и силой, что смяла драгоценный сосуд. Но, в конце концов, лесть, поцелуи, просьбы и ссылки на предсказания хатанского звездочета Оканьи, к чьему мнению ее высочество в этом месяце прислушивалась, привели к нужному результату, и теперь все в замке бегали туда-сюда, часто без смысла и цели, перетаскивали с места на место кипы тонкого шелкового белья, теплые – совершенно ненужные в этой жаре – вещи, книги, украшения и притирания, серебряную посуду; и все это вместе называлось словом «переезд».

Когда Гай Субейран наконец покинул дворец герцогов Атри, то чувствовал себя приблизительно так, как чувствует себя человек, в одиночку сразившийся с пятью Золотыми наемниками Гадрумета или убедивший массилийского лавочника сбросить три серебряных лера при покупке на пять сотен. Знающие люди утверждали, что последнее деяние в гораздо большей степени заслуживает звания героического.

Единственное соображение как-то примиряло его с действительностью: затянувшаяся история приближается к логической развязке, и скоро вздорная зиккенгенская принцесса и ее злобные отпрыски перестанут играть в ней важную роль. От них можно, и даже необходимо, будет избавиться, и об этом дюк всегда думал с каким-то плотоядным почти удовольствием. Даже тот факт, что в лице Эдессы Атри он потеряет лучшую любовницу из всех, что когда-либо имел, не останавливал его в желании собственными руками свернуть ее хрупкую шейку и услышать хруст ломающихся позвонков, от которого так противно ноют зубы.

Маленький грум вывел из конюшни его любимого каурого жеребца по кличке Нест, и Субейран взлетел в высокое седло с легкостью и изяществом, стяжавшими ему славу одного из лучших кавалеристов. Он легонько тронул коленями бока скакуна; благородное животное повернуло к нему великолепную рыжую голову с бледно-желтой гривой и повело черным глазом. Дюк ласково потрепал его по холке, и конь взял с места в карьер.

Прохожие, прогуливавшиеся по широким улицам Оганна-Ванка: завидев вдалеке всадника в серебристом камзоле, похожего на диковинную рыбу, вытащенную из воды, опасливо жались к стенам домов. Крутой нрав хварлингского вельможи был известен далеко за пределами его дворца. Но сегодня дюк не получал обычного удовольствия от быстрой езды и от испуга глупых горожан, которых он презирал с той же силой, с какой его воинственные северные предки презирали изнеженных, слабых южан.

Субейран ехал на встречу с тем, от кого зависел успех всего предприятия и воплощение его давнего тайного замысла – стать королем Охриды и положить начало новой тысячелетней династии.

Согласно старинным семейным преданиям, тогда, в далеком Хваре, его предки считались куда более могущественным и знатным родом, чем род дюка Гинкмара, и только несчастливая случайность помешала им взойти на престол. Теперь же, когда Хвар являлся всего только одной из провинций огромного охридского королевства, о высоком происхождении Субейрана вспоминали и того реже. Это угнетало и оскорбляло гордого, самолюбивого, жаждущего власти вельможу.

Он не понимал, как, имея в своем распоряжении такую грандиозную силу, какую представлял собой орден гро-вантаров, военный гений Де Геррена, великолепно обученную и вооруженную армию и полную казну, Могадор эт Альгаррода еще не подчинил себе окрестные территории и не присоединил их к охридской короне. Жалкий монарх, негодовал Субейран, разве он не видит, что мог бы править империей, простирающейся от моря и до моря, равной которой не было бы во всей Медиолане. Нет, недостоин королевского венца тот, кто не радеет о благе своей страны и не стремится приумножить ее земли и богатства.

Если представить себе Охриду как огромный винный погреб, то Гай Субейран в нем являлся выдержанным вином мести урожая 500-х годов Второй эпохи.

Когда во время верховой прогулки в лесу – это случилось лет пять назад, в Хваре, где Субейран ежегодно проводил два осенних месяца, – к нему приблизился всадник в зеленой чешуйчатой броне и остроклювом шлеме с пышным султаном жестких седых волос и предложил отвлеченно побеседовать о будущем Охриды, дюк заподозрил в нем дознавателя Сумеречной канцелярии, специально подосланного Гусом Хиттингом, чтобы получить наконец долгожданный повод для ареста и казни опасного вельможи. Субейран знал, что коварный чегодаец видит все его тайные мысли и устремления и только мягкотелость Могадора (за которую, впрочем, дюк не раз возносил молитвы красноглазому Ингельгейму) мешает ему расправиться с тем, кого он вполне обоснованно полагает врагом. Но то оказалось лишь первое, поверхностное впечатление.