Белый раб

Рабочие плантации соревновались друг с другом, и это толкало их на то, чтобы работать лучше. Все рабы были разбиты на восемь или девять классов — в зависимости от их способностей или трудолюбия, и каждый раб из своего класса мог быть в силу разных заслуг переведён в другой, высший класс, или же, напротив, понижен. Каждый класс, в зависимости от количества и качества произведённой работы, получал соответствующие льготы и отличия. Самый низший класс носил название «класса ленивцев», и остальные как огня боялись быть зачисленными в эту группу. Исключением являлись лишь совершенно безнадёжные лентяи, которые никогда не покидали «класса ленивцев» и служили мишенью для острот всех рабочих плантации.

Ежегодно после окончания жатвы устраивался большой костюмированный праздник, где участники также распределялись в зависимости от своих заслуг. Наиболее отличившимся предоставлялось право первыми выбирать себе костюмы. Но выбор этот был не особенно велик. Всем обычно хотелось изображать из себя генерала Вашингтона в треуголке и с огромной саблей в руках или старого мистера Мейсона, отца хозяина, а в последнее время, после избрания в президенты генерала Джексона, большим соблазном было изображать и этого именитого гражданина. Все остальные выбирали себе костюмы в соответствии с тем, что они заслужили.

А так как мистер Мейсон за работу, проделанную сверх дневного задания, выплачивал своим рабам небольшое вознаграждение, то возможность купить какие-нибудь вещи, в которые можно было бы нарядиться на этот бал, также привлекала рабов, а в особенности женщин.

Среди рабов попадались великолепные актёры. Они мастерски изображали некоторых почтенных окрестных граждан — врачей, управляющих и даже священников. Мистер Мейсон уверял, что многие из них играли не хуже разных знаменитостей, которых ему приходилось видеть в Нью-Йорке и в Лондоне. Самую мысль дать им возможность выступать на сцене, хотя бы для развлечения своих сотоварищей, ему подсказал один вест-индский плантатор, с которым он познакомился в Англии.

Глава сорок первая

Через несколько дней после моего прибытия в Карлтон-холл я вместе с мистером Мейсоном, с которым мы к этому времени очень подружились, поехал в Поплар-Гров. От невольничьего посёлка сохранился только расположенный неподалёку от господского дома маленький домик, выстроенный миссис Монтгомери для меня и Касси. В этом доме родился наш ребёнок. У самого выхода ещё виднелся куст жимолости, который мы посадили в память этого радостного события; помню, с какой любовью Касси увивала этой жимолостью наружные стены дома. Сейчас куст как-то изогнулся, ветви его скрючились и стали узловатыми, а частью и совсем засохли. Крохотный садик перед домом до сих пор содержался в полном порядке, и мне показалось, что я узнаю кусты роз, которые мы когда-то здесь посадили.

Мистер Мейсон не мог, разумеется, угадать, какие чувства наполняли моё сердце, когда мы проезжали мимо этого дома. Как мне хотелось остаться одному! Я с трудом удержался, чтобы не соскочить с лошади и не вбежать в дом. Господи! Мне казалось, что я сейчас вновь увижу жену и сына!..

Мистер Мейсон между тем рассказывал мне о том, что применявшаяся им система не только давала ему душевное удовлетворение, но и значительно повысила доходность плантации. Дело в том, что ещё отец мистера Мейсона по своей доброте сделал передаточную надпись на векселе одного из своих друзей, и к моменту, когда его сын унаследовал от него плантации, все земли были заложены; в настоящее время Мейсон уже почти полностью эту закладную оплатил.

Я поздравил этого достойного человека с тем, что он нашёл путь к разрешению проблемы, которую я, на основании всех моих наблюдений и всего личного опыта, считал неразрешимой, а именно — сделать жизнь на плантации вполне сносной как для рабов, так и для свободных людей. Мистер Мейсон, казалось, был польщён моей похвалой, но всё же в сомнении покачал головой.

— Я, конечно, рад слышать, что такой почтенный и образованный человек одобряет мои скромные усилия… Но всё же я должен признаться, что рабство — это проклятие и для чёрных и для белых и для всех вместе взятых.

Хотя мы до сих пор разговаривали с мистером Мейсоном как будто бы вполне откровенно и я не счёл нужным скрыть от него впечатление, которое осталось у меня после всего случившегося в Ричмонде, я всё же не мог не заметить, что сам он как-то нарочито сдерживает себя, словно не решаясь высказаться свободно. Мне же очень хотелось вызвать его на разговор.

— Если бы все хозяева походили на вас, — заметил я, — рабовладельческая система выглядела бы совершенно иначе и её легче было бы переносить.

— Да, — ответил он, многозначительно улыбнувшись, — если бы все хозяева были такими, как я, рабство завтра же перестало бы существовать.

— Так вы что же, аболиционист? — спросил я.

Я уже готов был пожалеть, что задал этот вопрос; мне сразу стало ясно, что даже в ушах мистера Мейсона, при всей его доброте и несомненном здравом смысле, страшное слово аболиционист звучит как синоним насилия и убийства.